— Скажи мне, мудрый Эмрис, — воскликнул я, подсаживаясь к нему, — что стряслось с нашим обожаемым предводителем?
Он устремил на меня золотистые глаза.
— Он вошел в силу.
— Это не ответ. В какую силу? Откуда она взялась? Кто дал? И почему от нее случилось размягчение мозга?
— Изменился не мозг его, но сердце.
— Мозг, сердце — да я его не узнаю!
Мирддин понимающе улыбнулся.
— Дай срок, он снова станет собой.
— Рад твоей уверенности. Только к этому сроку мы все будем мертвы. Саксам не нужен мир, им нужны наши земли и скот.
— Артур познал более великую истину. Его царство будет строиться на справедливости и милосердии к каждому, кого приютил этот остров.
— Даже к саксам?
— Да, Бедуир, даже к саксам. Так должно быть.
— Это не истина, а безумие.
— Уж кому б, как не мне, ненавидеть саксов, — мягко промолвил Мерлин. — Знаешь, что говорил мой друг Хафган?
Я знал, что Хафганом звали друида, у которого Мерлин учился. Теперь его помнили как одного из Трех Истинных Бардов Острова Могущественного.
— Нет, Мудрый Эмрис, просвети меня. Что говорил тебе Хафган?
— Он говорил, что однажды люди копали колодец и уперлись в большой плоский камень. Оказалось, это краеугольный камень нашего мира. И вот они решили его поднять, чтоб посмотреть, что же лежит внизу. Подняли и, знаешь, что обнаружили?
— Не знаю. Что?
— Любовь, — просто отвечал Мирддин.
— Любовь? И все? — Я досадовал, что купился на детскую сказочку Мирддина.
— А ничего другого и нет, Бедуир. Все держится на любви. Артур это увидел. Его царство будет стоять на единственном прочном основании.
Я ушел, качая головой. Не то чтобы я не верил. Как Бог свят, если б сан давали за одну веру, я был бы Римским Папой! Но кое-что я про саксов знаю. И трудно проповедовать любовь Христову человеку, который всадил тебе в голову топор!
Удивительная доброта этого плана могла сравниться только с его несусветной глупостью!
Однако, коли уж Мирддин поддержал Артура, ничего не изменить. Борс, наверное, еще поспорил бы, но он в Бенвике и вернется не раньше, чем улягутся весенние ветры. Кая на свою сторону не перетянуть — он, прости его, Господи, ничего не желает слушать против Артура. Его преданность не знает границ, любовь не ведает удержу. Он отдал себя целиком, без остатка. Прав Артур или ошибается — для Кая это неважно.
Причина, полагаю, в каком-то давнем случае. Однажды я слышал этот рассказ от Пеллеаса — как они вместе лезли на какую-то гору. Колченогому Каю это было, наверное, нелегко. Так или иначе, после того случая Кай проникся к Артуру невероятной любовью — ревнивой, глубокой, самоотверженной, сильнее и крепче смерти.
