Барат прислушался. Говорить по-имперски он толком не научился, а вот понимал уже почти все.
– Чего так? – удивился наставник.
– Кривого еще во время ночной войны порешили, – послышался шепелявый голос Зайца. – Дом кто-то из его родни себе взял. Закон ты не хуже меня знаешь: про тропу больше чем двум десяткам «добрых» знать не положено. Чтоб не разбазлать всему свету. Так?
Учитель кивнул.
– А сейчас знаешь, сколько человек из наших про тропу ведает? – прищурившись, спросил Заяц.
– Сколько? – заинтересовался Остах.
– Двое! – поднял растопыренные рогулькой пальцы Заяц и шарахнул ладонью по столу. – Двое! Ты и я!
Барат посмотрел, как колышется брюхо Зайца, как свисает нитка слюны с обезображенной губы, и покосился на брата. Йолташ подпирал косяк с невозмутимым лицом. В отличие от него, Йолташ уже немного говорил на языке имперцев. Барат вспомнил о том, что они якобы совсем не понимают имперскую речь, и принял скучающий вид.
– Как ночная война прошла, оглянулся – из «добрых», почитай, никого не осталось. Собрал я всех, кого смог найти. Из них только трое про подземные наши дела знали. Что уж тут, думаю… Лиха беда начало – надо дело-то продолжать. Ну и дом Кривого какой-то родственник унаследовал, пришлось и ему сказать… Вот только нет теперь никого.
– И куда ж они делись?
– А порешили их. А кто – не ведаю. Как все было: затарились они. Мехами, как сейчас помню. Тюки за плечами здоровенные, как копна, но легкие, сам понимаешь. Спустились, пошли тропой. Как обычно. А выбрался только один. Кишки свои в руках нес, до моей двери дополз. Успел сказать, что тени дружков его уволокли, а он отбился. Хвалился, что кого-то из теней смог достать. Так с кишками в руках и помер.
– Дальше, – велел Остах.
– А что дальше? – отхлебнул из чаши Заяц. – Я людей взял и бежать к дому Кривого. Только поздно. Все в лоскуты изрезаны, даже псу на цепи, и тому глотку перехватили. А колодец доверху камнями засыпан.
– А ты что?
– А я что? Что я? – рассердился Заяц. – Я ж тебе талдычу, Рыбак. Только война прошла. Из наших почитай никого нет. Хриплого завалили, Кривого порезали. Любимчик этот, сучий потрох, свои порядки наводит… – Заяц махнул рукой.
– Понял я, понял, – сдал назад Остах. – Ты не горячись. Скажи – твои вечером придут? Как договаривались?
– Придут-придут, – постучал по столешнице Заяц. – И я сам тоже буду. Ты хороший наниматель, Рыбак. Тебя уважить надо. Мало сейчас таких.
Остах поднялся из-за стола.
