— Собственную дочь… — пробормотал менестрель, проводя ладонью по разом вспотевшему лбу. — Так и умерла в башне?
Старуха кивнула, выпустила из пальцев веретено и по коленям похлопала:
— На тридцатый год и схоронили. Не то, видно, ты услышать хотел?
— Имя… — выдавил менестрель, — как имя драконово было?
— Да кто ж его теперь знает? Без малого пять веков минуло с тех пор. Но, говорят, что имя драконово в горной башне спрятано, — шёпотом добавила старуха. — Вот только не всякий до той башни доберётся: ступени каменные обрушились, один неверный шаг — смерть неминуемая! Да и кто пойдёт, да и кому то надобно?
Юноша уставился в окно невидящими глазами. Кажется, метель началась: горы уже не видно, одни белые пятна перед глазами мельтешат. Сгрёб менестрель пальцами одежду на груди, выдохнул:
— Я пойду.
Старуха не особенно удивилась, но сказать нужным сочла:
— Пропадёшь.
— А мне и так жизни нет, — с сердцем ответил менестрель.
Вывела его старуха тайком из замка, указала тропинку к горе. Менестрель натянул капюшон поглубже на голову и поплёлся к горной башне, проваливаясь сапогами в снег. Каждый шаг давался с трудом: сугробы намело такие, что, казалось, шагни — и под землю уйдёшь навеки! И чем ближе к горе, тем едче впивался в тело морозный ветер: не спешила гора отдавать свой секрет, на полпути остановить хотела. Только до подножия менестрель два дня добирался! В одежду, в сапоги снег набился, наледью от дыхания заволокло глаза, намёрзло на ресницах, руки-ноги заледенели, как деревяшки стали, тут уже не до еды и не сна: лишь бы дойти, а остановишься, перестанешь двигаться — так замёрзнешь насмерть!
К третьему дню добрался менестрель до подножия горы, тут же начиналась каменная лестница, которая круто уходила вверх, ступень за ступенью, к вытесанной прямо в плоти горы башне. Юноша задрал голову и посмотрел на сурово взиравшую гору, на обледеневшие, заметённые снегом ступени, на провалы в каменной лестнице, подул на закоченевшие руки. Метель уже стихла, но ветры всё ещё бродили по склонам, вздувая снежные вихри и обрушивая их на голову менестреля.
На нижних ступенях было легко, они сохранились лучше всего, погребённые под снегом. Взбираться приходилось на карачках, держась руками за ступень выше той, на которую ступал: было слишком скользко, не заспешишь, если не хочешь упасть да шею себе свернуть. Но чем выше менестрель поднимался, тем труднее становилось: многие верхние ступени обрушились, не выдержав натиска ветра и снега, а может, и времени; некоторые обрушивались прямо под ногами, и не успей менестрель ухватиться за камни — закончилась бы эта история в тот же самый момент! Но ему хватило сил подтянуться, нащупать сапогом верный камень и миновать опасное место. И он полез дальше, оставляя за собой по снегу кровавый след: руки разодрал о камни, когда пытался удержаться. Кровь ошмётками намёрзла на ладонях, боль была нестерпимая, но менестрель терпел, даже сквозь зубы и то ни звука не вырвалось. Хочешь счастья — так заслужи, постарайся!
