И стражник повёл менестреля в замок, а покуда они шли к тронному залу, сопровождение всё росло: набегали придворные, разглядывали, расспрашивали, охали-ахали, подзывали всё новых людей, — так что в тронный зал менестрель явился с порядочной свитой. Не балованы, видно, были здешние придворные развлечениями! Не часто появлялись в замке гости!
Король, в летах мужчина, но ещё не старик, и королева, в дочери ему годится, но точно не дочерью, а супругой приходится, сидели на двойном троне. Короны, скипетры — всё, как полагается, одежды золотые с алмазами да изумрудами, сияние вокруг — что в драконьей сокровищнице! Менестреля приняли милостиво, речи слушали с нескрываемым интересом, песни — с удовольствием. Юноша даже подумал, что преувеличивают люди, говоря о жестокосердии короля: тот пообещал хорошую награду за песни, коли менестрель вздумает остаться ему служить, и ничуть не рассердился, когда менестрель ответил, что планирует пробыть в замке только пару дней, а потом в обратный путь пуститься.
— Хожу я по свету, песни собираю, — завёл менестрель разговор, за которым и пришёл в Нордь, — немало и ваших, северных, наслушался. Но больше всего мне услышать хочется историю о безымянном драконе. Слыхал я, что в Норди её знают.
Наступила тишина, а вернее, провисло молчание — зловещее молчание! Придворные разом бросили шептаться, потупились, не смея взглянуть на короля. А король побагровел лицом, вскочил с трона, так пережимая скипетр в кулаке, что тот хрустнул даже. Королева как полотно побледнела. Менестрель сам похолодел и побледнел: кажется, не думал, не гадал, а оно самое, «лишнее», и сболтнул, — и уже распрощался с головой… Король справился с гневом, перекинул скипетр в другую руку и осведомился (но голос у него стал ледяной, морозный, под стать лютующей зиме):
— Верно ли, что ты, бард, впервые в Норди?
Менестрель ответил согласием.
— Ну так на первый раз прощаю. А коли второй раз о том спросишь — так торчать твоей голове на колу! — сурово сказал король. — Запретная это тема, никто не смеет о том говорить. А кто смел — прахом истлел.
На том аудиенция и кончилась, менестреля из тронного зала выпроводили, впрочем, сказав, что жить он в замке может сколько угодно, если пожелает, и что покинуть его может в любое время, никто тому препятствий чинить не будет. Юноша к стене привалился, выдохнул с облегчением — на волоске ведь жизнь висела! — но на сердце тяжело стало: ничего-то не узнал, зря только такой путь проделал, а спрашивать — бесполезно, никто и рта не раскроет, указу королевскому повинуясь, да и не заметишь, как головы лишишься. В обратный путь, что ли, подаваться? Вспомнил менестрель Дракона, вспомнил тоску в его глазах и ядовитую, выжигающую сердце печаль и опять вздохнул.
