[41], но
ultima facie[42] – не поддающееся анализу может быть предметом филологии. Но движется и меняется она не в «предмете» [Gegenstand], а на местности [Gegend].
64. Нет филологии, которая не испытывала бы удовольствия от тишины, тишины букв, образов, архитектур, и также музыки и мыслей. Даже на спектакле она поворачивается только к тому, что не предназначается никому и ничему. Все остальное – театр, с ее стороны, как и со стороны ее «предметов».
65. Et tout le reste est littérature[43]. Филология имеет дело как с этим, упомянутым Верленом, остатком, так и с другим, о котором говорится у Шекспира: The rest is silence[44]. Чтобы различать эти два остатка, эти два молчания – а разница между ними иногда бесконечно мала, – филология становится критикой.
66. Говорят всё, но не значат ничего – так можно было бы охарактеризовать все удачные произведения. Для них не существует ничего вне их самих, на что бы они ссылались, мир затвердевает внутри них. Так же как о камне говорят, что он – твердая материя, произведения – твердый мир. Они плотны, они – стихи [dicht, Gedichte]. Не то чтобы это делало их недоступными: они говорят, потому что высказывают всё, в том числе и для других и для других времен, но они их не означают и не претендуют на знание ни о них, ни о себе. Поэтому идея филологии, соответствующая такой монадической структуре произведений, состоит не в объяснении, обращающем ее к другому миру и ставящем произведение в подчиненное положение, а в разъяснении, согласно которому нечто есть – сказано, изображено, вложено в музыку – или нет. Такое разъяснение удается только как недоумение [Befremden]. Филология и есть такое недоумение. Поэтому она делается медлительной и замирает, а тот, кто находится напротив, медленно окаменевает. Но кто здесь Горгона?
67. Разумеется, филология задает вопрос «Qui parle?»[45] и спрашивает не только об одном говорящем, но и о, может быть, необозримом множестве говорящих и тех, кто говорит до них, с ними, после них, – и таким образом спрашивает о «себе самой». Но она задает вопрос, и поскольку каждый вопрос задается в отсутствие ответа, и поскольку это отсутствие может продолжаться бесконечно, она должна спрашивать также: «Кто молчит?» и «Что молчит?» – и должна сама себя вымалчивать [erschweigen].
68. Возможно, для филологии существует только натюрморт – тихая жизнь [Stillleben]. Известно, что такие натюрморты могут быть местами боя и праздниками убоя. Все
