И он выходит из тьмы обступившего леса…
Мой смех сотрясает собой своды древнего замка. Ламассу! Ты поистине неуязвим и бессмертен!
С оскаленных клыков не каплет – ручьем льется кровь; шерсть слиплась – но ни единого ранения не вижу я на могучем его теле.
– Хозяин, смотрите, что у меня есть! – Ламассу разевает пасть, и из нее выпадает потрепанный свиток. Победоносная улыбка озаряет его кровавую морду. – Возьмите!
– Что это?
– Приглашение. Приходили люди Курфюрста, хотели арестовать вас и доставить к нему во дворец. Само собой разумеется, мне это показалось, кхм… не совсем деликатным. Пришлось вежливо объяснить, что в нашем замке действуют иные законы. Негоже применять силу – иначе мы применим в ответ. В общем, рота солдат, что прислана была по вашу душу, теперь надолго запомнит, кто здесь хозяин! Пусть в следующий раз направят хотя бы корпус – все будет повеселее!
– Так что за бумага?
– Ах, да! Если не вдаваться в подробности, я – скажем так… убедил наших гостей слегка изменить тактику. Ребята оказались понятливые – телеграфировали во дворец, что операция ни при каких обстоятельствах выполнена быть не может. Ну, Курфюрст и пошел на попятную – прислал нам официальное приглашение посетить его скромную, уютную обитель. Вот оно, держите – «милостивое прошение Его Величества Курфюрста по возможности явиться к нему на беседу. Желательно – не откладывая, сразу после торжественной мессы». Это дословная цитата. Я прочел свиток, пока нес – вы же не против?
– Конечно нет, Ламассу! Тебе можно! Как думаешь, стоит пойти?
– Обязательно, – добродушно рычит Ламассу.
– Всенепременно, – мурлычет из кресла Энлилль.
Решено. Завтра отправляюсь к Курфюрсту.
– Только помните, молодой человек: все и всегда повторяется. Все и всегда! – ни к селу ни к городу добавляет Энлилль.
Занавес.
Глава X
Ab hoste maligno libera nos, Domine[36]
Дневник Курфюрста. Избранные записи.
На переднем форзаце: «Тебе и только тебе доверяю я сокровенные мысли. Старый пергамент, изодранный, грязный, лишь ты – мой единственный верный друг и попутчик; лишь тебя я храню, подобно зенице ока, в этом безумном круговороте лиц и событий.
Как желаю я открыться, донести порывы свои до вечного суда поколений! Пусть те, что окружают меня днем и ночью, знают, сколь глубже, умнее, человечнее есть я, нежели остальные обо мне полагают».
Более поздняя приписка: «Наивный дурак! Какой омерзительный, отталкивающий, полный бездарной сентиментальности стиль – неужели это писал действительно я? Романтический юноша, молокосос, зато с нелепейшими притязаниями на величие… Только воспарив над миром, став его полновластным Хозяином, я вижу, сколько жалок и смешон я был прежде. Какое счастье, что теперь все изменилось!»
