— Половицу здесь покоробило… осторожно.
Остальные шли следом, будто конвоируя. В передней Фортунат Петрович разглядел человека и был поражен ужасным его видом: худой, изможденный, с потемневшим небритым лицом и глубоко ввалившимися, лихорадочно блестевшими глазами, в рваном зипуне, перехваченном опояской, в каких-то несусветных опорках на ногах, тот больше смахивал на бродягу, чем на учителя словесности.
— Не соответствую? — заметив, как пристально его разглядывают, принужденно засмеялся гость. — Как говорится: ест орехи, а на зипуне прорехи. Смущает мой вид?
— Сказать по правде… — качнул головой Фортунат Петрович.
— Позвольте объяснить. Когда я проведал, что в Томской гимназии не хватает учителей, то, не колеблясь, решил к вам ехать, дабы положить все силы на алтарь просвещения… — Он перевел дух и уже без прежнего пафоса продолжал: — Письмо отправил. А сам вот задержался. Пришлось добираться с попутным этапом… Иного пути не было, — развел руками. — Поверьте.
Радомский скинул зипун и как бы выше стал, даже стройнее, хотя и под зипуном одежда у него оказалась не менее ветхая — старая, с залоснившимися бортами визитка, неопределенного цвета брюки…
— Это рубище выменял я по дороге, — пояснил Радомский. — Свою одежду отдал за провиант, а это как бы в придачу… Позвольте еще раз представиться: учитель словесности Степан Яковлевич Радомский. Рад безмерно, что наконец на месте. Если вы мне предложите стакан чаю или кофию, не откажусь.
Прошли в комнату, где на столе рядом с остатками закуски стояли бутылки, рюмки… Глаза Радомского вспыхнули, загорелись при виде столь неожиданной картины, ноздри жадно втянули запах мясного — остывший бифштекс, куски копченой рыбы лежали на тарелках, и он это сразу увидел и отметил про себя, что еды здесь вполне достаточно; от голода и нетерпеливого желания поскорее утолить голод тупые спазмы сжимали желудок, и пальцы рук тряслись, когда он, едва дождавшись приглашения, сел за стол. Фортунат Петрович позвал горничную и велел поставить самовар. Требушинский, придя в себя после пережитых страхов, сидел рядом с новоявленным учителем и весело говорил:
— Вот и разобрались, что к чему! Оно и вправду: семь раз отмерь, а потом уж и режь. А теперь, как водится, не мешало бы, по русскому обычаю…
Фортунат Петрович взял непочатую бутылку, тем самым как бы оказывая уважение гостю, наполнил рюмки. Радомский, тронутый до слез этим вниманием, вдруг торопливо стал шарить по карманам, отыскивая что-то, извлек, наконец, пятак и положил на стол, торжественно провозгласив:
