Однако никто не обратил внимания на его слова. Собака во дворе не унималась.
— Пойду посмотрю, — двинулся к двери Фортунат Петрович, остальные последовали за ним. Требушинский, опрокинув под шумок свой лафитник, расхрабрился:
— Надо бы все ж таки ружьишко прихватить… Не ровен час. Голыми-то руками его, поди, не взять… Варначья кровь!..
И сунулся было в дверь, но Фортунат Петрович оттеснил его в сторону и первым вышел в холодные сени. Постоял, прислушиваясь и чувствуя, как мелко дробят зубы, противная дрожь охватывает все тело. Собака неистовствовала. Фортунат Петрович отодвинул засов, приоткрыл дверь. Смутной белизной выпавшего снега ударило в глаза. Было свежо, чисто, пушистые хлопья лежали на перилах и ступеньках крыльца. А снег все шел и шел, щекотно касаясь лица. Собака, узнав хозяина, подбежала, ткнулась мордой в колени и снова кинулась к воротам, оглашая двор яростным лаем.
— Кучум! — окликнул Фортунат Петрович. — Замолчи. Кто там?
Невидимый за воротами человек подал голос:
— Свои.
— Что еще за свои? — недоверчиво спросил Фортунат Петрович. Голос за воротами был незнаком. — Шутить изволите, сударь?..
— Правду говорю. Не до шуток мне. Да уймите собаку. И не бойтесь меня — нет у меня за пазухой камня…
— Камней за пазухой и мы не держим. Кучум, фу, ф-фу! На место! — прикрикнул Фортунат Петрович, спускаясь с крыльца. — Кто вы, по какой надобности в такую пору?
— Мне нужен директор гимназии Фортунат Петрович Корчуганов, — ответили из-за ворот. — А по какой надобности, ему я и объясню.
— Директор? — удивился Фортунат Петрович. — Так это я и есть… А вы кто и по какому делу?
— Ваш коллега.
— Ко-оллега? Как прикажете понимать?
— Так и понимайте: ваш коллега, — повторил тот, за воротами. — Да вы напрасно сомневаетесь. Радомский я, Степан Яковлевич Радомский. Прибыл на вакансию учителя словесности.
— Радомский? Но учителя словесности мы ждали еще в августе, а сегодня первое октября. Покров. Снег вон уже выпал…
— Виноват. Задержка вышла в дороге. Этап двигался медленно, — ответил Радомский.
— Какой этап? — не понял Фортунат Петрович. А Требушинский захохотал и едко заметил:
— Дак тебе, братец, поди, не в гимназию, а на пересылку?
Тот, за воротами, выдававший себя за учителя словесности, помешкал, будто собираясь с мыслями, откашлялся простуженно и устало проговорил:
— Впустили бы вы меня, а потом и допрашивали. Промерз я до костей. И голоден, аки пес бродячий.
— Хорошо, сейчас, — сказал Фортунат Петрович, взял Кучума за ошейник, отвел в дальний угол двора, привязал покороче, вернулся и отворил калитку, впустив ночного гостя. Повел через двор, в дом. В сенях предупредил:
