Мир, который построил Хантингтон и в котором живём все мы. Парадоксы консервативного поворота в России | страница 26
Согласно Ильину, безусловно «прав тот, кто оттолкнёт от пропасти зазевавшегося путника, вырвет пузырёк с ядом у ожесточившегося самоубийцы, вовремя ударит по руке прицеливающегося революционера… выгонит из храма кощунствующих бесстыдников». В каждом из этих поступков нет злобы или личного интереса, ими движет исключительно «подлинная воля к недопущению объективации зла». Потребность в этой воле наступает тогда, когда правовое понуждение уже не работает, а увещевание потеряло смысл. Эта превосходящая Закон сила зовётся Любовью. Любовь холоднее смерти
Любовь, как движущая сила духовности и совершенства, прямо противоположна произвольной любви-желанию, равно как и морально-гедонистической любви- жалости. И произвольная любовь, и ложно понятая «любовь к ближнему», рассматривают свой объект как автономный, внешний по отношению к себе. Этот объект любви принимается нераздельно – как уникальное сочетание добрых и злых черт, как тело, которое необходимо беречь и спасать от страданий. В такой любви нет истины, которая должна осуществиться, нет духовного предмета, по отношению к которому любовь направлена. Избавление от страданий является фундаментально ложной задачей, ибо «сущность страдания состоит в том, что для человека оказывается… закрытым путь к низшим наслаждениям». Страдание является неизбежным следствием осознания, это «источник воли и духа, начало очищения и видения, основа характера и умудрения». Любовь, которая лишь сочувствует и оберегает, духовно слепа – так как отождествляет любящего с объектом любви безотносительно к содержанию этого объекта.
В такой любви нет ни внутренней правоты, ни стремления – она «не служит, а наслаждается, не строит, а истощается». Только духовная сила, «чутьё к совершенству», открывает «человеку подлинный предмет для любви». Подлинная любовь начинается с любви к Богу, и только затем переходит в любовь к «началу Божественного» в человеке. Такая любовь не придаётся «соблазнам сентиментальной гуманности» и «не измеряет усовершенствование человеческой жизни довольством отдельных людей или счастьем человеческой массы». Этой любви доступно высшее понимание того, почему «болезнь может быть лучше здоровья, подчинение – лучше власти, бедность – лучше богатства», а «доблестная смерть лучше позорной жизни».
Сентиментальному состраданию и бездуховным проектам материального счастья народных масс следует противопоставить подлинный, «отрицающий лик любви». Отрицающая любовь не доставляет радости и успокоения, но приносит муки, так как постоянно требует заставления и понуждения в отношении своего объекта. Отрицающая любовь – это динамичное отношение между очевидностью и произвольностью, между несовершенной действительностью и божественным понятием, между Злом и Добром.