Мир, который построил Хантингтон и в котором живём все мы. Парадоксы консервативного поворота в России | страница 27
Такая динамика означает «постепенное удаление того, кто любит, от того, кто утрачивает право на полноту любви». В своей последовательности (а значит, следуя гегелевской диалектике, осуществлению через отрицание), эта любовь по отношению к объекту выражает:
…неодобрение, несочувствие, огорчение, выговор, осуждение, отказ в содействии, протест, обличение, требование, настойчивость, психическое понуждение, причинение психических страданий, строгость, негодование, гнев, разрыв в общении, бойкот, понуждение, отвращение, неуважение, невозможность вой ти в положение, пресечение, безжалостность, казнь.
Итак, чтобы действенно противиться Злу, любовь должна радикально измениться, отказавшись от обещания индивидуального счастья, чтобы превратиться в путь подвига, «безрадостный и мучительный». Только так, отрицая видимость ради предмета, тело ради духа, любовь становится «верховным основанием всей ведущейся человеком борьбы со злом».
Мучительная сила такой любви заключается и в том, что, даже убивая свой объект, любящий осознаёт своё чувство, а значит – до последнего вздоха любимого по-настоящему любит его, не оставляя в своём сердце место для сентиментального сочувствия так же, как и для аффективной ненависти. Ильин отмечает, что Любовь составляет сущность правосознания, его внутреннее содержание. Если право ограничивается понуждением, напоминая о неотвратимости наказания за внешнее проявление Зла, то Любовь не останавливается перед физической силой, пыткой и казнью. Любовь преодолевает право, осуществляя его цель – воспитание правосознания, чувства должного гражданина.
Моральное большинство
Любовь, утверждающая дух порядка, превосходя его букву, становится отношением, связывающим личность и государство, общество и власть. Так как эта любовь направлена к предмету любви, а не к его внешнему выражению, то она определяет в целом отношение сознательного христианина и патриота к другому: он любит свою семью, государство и сограждан. Мера отрицания в каждом из этих отношений, конечно, разная, но сам её принцип остаётся неизменным.
Сознательный гражданин и верующий человек движим любовью во всём и ничто не оставляет его безразличным. Он не может удержать силу своей любви ложным уважением к мнимому праву на самовыражение другого. Ведь тёмные силы индивидуального произвола тоже стремятся проявить себя, вызывая «к жизни в других душах целую систему бессознательного воспроизведения, полусознательного подражания и ответной детонации». Таким образом, в обществе граждане связаны между собой не только внешним равенством перед законом, но и «обязанностью взаимовоспитания», которое соответствует взаимозависимости в Добре и во Зле. Так что ничем не обоснованы претензии отдельных личностей «закрепить за собой преимущественное право» на неограниченное выражение своего бессознательного. Они готовы посылать «другим чистое зло», но не готовы «принимать посылаемого им в ответ, в виде понудительного воздействия, добра».