Рен ее готовил для себя — готовил себе жену, хотя он был на двадцать пять лет ее старше. Он устраивал так, чтобы у нее в жизни никто не появился, никакой мужчина. Оберегал ее девственность — для себя. И в какой-то момент сказал ей об этом открыто. И не только сказал — перешел к действиям. Однажды в Америке телохранитель Ольги, дежуривший у ее двери, даже был вынужден войти в номер, чтобы прекратить домогательства Рена.
Эти личные, глубоко запрятанные, скрытые от газетчиков и от всего мира отношения тренера и его подопечной надолго отравили Ольге жизнь… Она была моей женой, я любил ее, и нам обоим пришлось ее психологическую травму преодолевать. И это было очень тяжело.
Незадолго до нашего отъезда в Америку — Рен уже десять лет с ней не занимался, Ольга и гимнастику уже давно оставила — точно так же Кныш поступил еще с одной своей ученицей (той было лет четырнадцать-пятнадцать). И эта девочка рассказала все маме. На Кныша завели дело. Ольга тогда сказала — если его за это засудят, то тень падет и на нее. Мы с ней пошли к Могилевскому, генеральному прокурору республики, и попросили (Ольга — своим авторитетом, я — своим), чтобы дело закрыли. И его закрыли. Потом у Кныша еще раз произошел подобный случай…
А Ольге он, очевидно, будет мстить всю жизнь.
Ольга хотела бы, чтобы люди об этом узнали, чтобы никто не повторил ее судьбу, чтобы девочки-гимнастки не попадали в такие сети.
Но все-таки повторю — тренер Кныш был гениальный.
Столь популярную, столь любимую и общеизвестную «петлю Корбут» Кныш и Ольга готовили для первого показа на официальных соревнованиях без малого пять лет. И каждый день она слышала: «…Двадцать раз безукоризненно».
Из воспоминаний Ольги:
— Однажды — не могу назвать год, день, час, когда это произошло, — я поняла, что умею делать «петлю», понимаю ее, управляю ею, подчиняю своей воле. Мгновение полета в сознании — как описать подобное необыкновенно обостренное восприятие времени и пространства? — неожиданно разложилось на тысячи составляющих, пространство разбилось, расщепилось на молекулы. Я, летящая, не признающая законов гравитации, словно наблюдала себя со стороны в рапидной записи, оценивала, исправляла ошибки. Сотая доля секунды фантастически раздвигалась до размеров столетия, каждая клеточка тела звенела, хронометрируя время и растягивая его, будто резиновый бинт, до нужной величины. И каждый раз потом, когда в меня неожиданно входило это чувство, я обретала уверенность и спокойствие. Но все равно «петли» я всегда боялась. Даже освоив ее до автоматизма, до почти стопроцентной стабильности, я всегда, до самого последнего дня в большом спорте, подходила к брусьям — и сердце мое проваливалось в преисподнюю страха. Ватные ноги, головокружение, тошнотворная слабость. Мысль о побеге, о позорном побеге под улюлюканье, под свист зала всякий раз принимала вполне реальные очертания. Не знаю, как выходило у других, — я стыдилась расспрашивать. Быть может, это искало выход естественное, обыкновенное волнение, посещающее без спроса всех спортсменов. В том числе и тех — я уверена — кому журналисты приклеивают сомнительные ярлыки типа «человек без нервов», «железный имярек». Другое дело, что состояние страха — мимолетное состояние, оно исчезало само по себе, как бы без усилия с моей стороны, стоило только вздохнуть полной грудью, вытянуть вперед ладони и мысленно произнести: «Ну, начали…»
