Полицейский повернулся ко мне. Я никогда не чувствовал такого черного, ледяного страха, как в тот момент, когда понял, что это мой отец.
— За то, что притворялась человеком, — фыркнул он. — Сколько лет за своих сходили.
Я прошел сквозь него.
А ведь я знал, знал где-то в глубине души, что никуда семья Вильи не уехала. Но что мой отец к этому был причастен? Я думал, что эта ненависть к живущим рядом чужакам изжита. Она осталась на той войне, ее выжгла горечь поражения, ее вырвали с корнем оккупационные власти.
Но разве говорили мы о том, что наши дома когда-то принадлежали им, этим так похожим на нас людям, которые теперь возвращаются на эту планету только раз в четыре года и не сходят с Дороги Паломников? Они проходят ее до конца, всегда в одном направлении и никогда не возвращаются. А мы закрываем окна и двери, прячемся и молчим.
Теперь я знаю, что там, где проходит Дорога. Там рвы, в которых еще шевелится земля, потому что не все, кто упал туда, мертвы. Там гора ношеных вещей, мимо которой проходят голые мужчины и женщины, исчезая за коваными воротами. Там смерть. Там ходят веселые люди, предки, родня и друзья моего отца, отцы и матери моих друзей. И сам отец. Молодой и счастливый, с автоматом на плече, смеется, шутит с друзьями и курит, дожидаясь, пока придет следующий эшелон. И мать — она встречает отца на пороге дома, бывшие хозяева которого лежат во рву, и берет с его ладони серьги. Удлиненные капельками синие камни в ажурной золотой оправе, ее любимые, которые я помню с детства. Она убегает в спальню и возвращается в новом платье (оно слегка свободно ей в груди), а россыпь ржавых пятнышек на темно-красном шелке она не замечает, их вижу только я.
Я видел то, что видят Паломники. Я прошел до конца этот путь.
А они прорастают травой из небрежно засыпанных рвов
И шепчут невнятно в тумане, и ветер свистит в камышах,
И ветер поет, собирая умолкшие их голоса,
И потомки убийц и убийцы не спят, потому что боятся снов.
Я наклонился и поднял оброненную кем-то флейту. Поднес к губам. Мелодия, которой поделилась со мной Вилья, сначала неловко затрепетала, потом зазвучала ровно и чисто. Туман оседал, и вместе с ним уходили в землю люди с копьями и автоматами, и усмехающиеся ополченцы в касках, и охранники, и жадная до расправы толпа, и мой отец, и моя мать, и все, кто был когда-то убит. Вилья помахала мне рукой и пропала, слилась с тенями. Воздух был чист и пуст, и вокруг были только живые — сотни рыжих голов повернулись ко мне, и я опустил флейту. Я был чужак здесь, сын убийцы, но я знал, что должен сказать, чтобы завершить Паломничество.
