Что еще вошло в этот общий план, что там еще понял про него директор, этого Леонид знать не мог. Но, кажется, что-то такое понял, такое, что даже заставило покраснеть. Вот кто глазастый-то!
— Знаете что, давайте-ка попробуем поработать вместе. — Денисов проговорил это от двери, отворяя ее, спиной к Леониду. — Решено?
Леонид машинально наклонил голову, хотя Денисов никак не мог его сейчас увидеть.
— Вот и отлично! — Дверь настежь. — Входите, входите, товарищи!
Леонид шагнул было к Денисову, чтобы объясниться, чтобы тот поверил в его искреннее желание уйти со студии, понял бы, как ему опостылела эта работа впустую. И если он остается, так только потому… Куда там! В кабинет уже гурьбой входили большие и маленькие студийные начальники. Предстояло совещание. По технике, судя по тем, кто пришел.
Леонид кивнул Денисову, опять в его спину, и вышел из кабинета.
— Ну как?! — вскинулась Ксения Павловна.
— Остаюсь, — устало сказал Леонид. — Зачем-то там я ему нужен.
— Слава богу, слава богу! — Ксения Павловна быстро перекрестилась, небрежно, словно в шутку — так крестятся верующие, стыдясь на людях признаться в своей религиозности.
— А вам я зачем нужен, Ксения Павловна?
— Да так… — она улыбнулась ему издалека, грустно, как бы в себя заглянула. — Все-таки интеллигентный человек…
Леонид остановился. Подойти, снова поцеловать ей руку, поблагодарить — не за слова, нет, за голос, за доброту! Он вдруг увидел себя со стороны, хлыщеватую свою походочку, какой подойдет к ней, изогнувшегося себя, когда приложится к руке, — шутовство, ведь все это шутовство! — и стал сам себе жалок. Как и там, только что, за свои мальчишеские кивки в спину. Насколько же этот Денисов взрослее его, сильнее…
— Вы чем-то потрясены? — участливо спросила Ксения Павловна. — Вы какой-то сам не свой! Что с вами?
— Потрясен?.. — Он оставался верен себе: есть возможность сострить, надо воспользоваться этой возможностью. — Правильнее сказать, сотрясен, ибо все мы сотрясаемы в этом сейсмическом поясе.
Теперь можно было уходить, и он ушел, как триумфатор подняв руку и презирая себя за это неискоренимое в себе позерство.
