связи времён, бунт против устоев общества — до полного всеуничтожения. Ни науки, ни воспитания, ни семьи, ни материнства.
«Уничтожьте предрассудки старших!.. Обманутые наукой! Сбросьте с себя лживые цепи науки. Взорвите чертоги буржуазной мысли. Не дайте опутывать себя научной паутиной кровожадным паукам, научным попам, профессорам и учёным… Не поклоняйтесь новым идолам — Природе и Эволюции. Будьте творцами… новой технической истинно-творческой цивилизации. Разрушайте и отрицайте, отрицайте и разрушайте!»
«Женщина! Узница кухни и спальни, освободись!.. Сбрось с себя цепи воспитания детей, уничтожь рабство горшков. Уничтожь домашнее хозяйство, уничтожь домашнее воспитание!»
Когда взорваны все позитивные общественные структуры и упразднены все конструктивные обязательства, остаётся сделать последнюю ставку — на исконных приверженцев асоциальности, на воров и преступников. Нигде восторженная симпатия, которую анархисты питали к преступному миру, не явлена с такой поэтической силой, как в манифесте братьев Гординых:
«Заключённые, кандальщики, преступники, воры, убийцы, поножовщики, кинжалорезы, отщепенцы общества, парии свободы, пасынки морали, отвергнутые всеми! Восстаньте и поднимитесь! На пиру жизни займите первое место. Вы были последними — станьте первыми. Сыны тёмной ночи, станьте рыцарями светлого дня, дня угнетённых!»
Провозгласив социальное лидерство сознательных злодеев и «отморозков» всех мастей, не ведающих морали, отвергающих ценность чужой жизни, анархистские вожди подписали смертный приговор своему движению, а в большинстве случаев — и самим себе. Одни из них сложили головы на полях Гражданской войны, как Анатолий Железняков, Иустин Жук, Александр Ге. Другие стали жертвами репрессий со стороны своих бывших союзников-большевиков, как Илья Блейхман, Лев Чёрный, Владимир Шатов. Третьи умерли в изгнании, как Абба Гордин, Ефим Ярчук, Всеволод Волин. Все они стали жертвами той стихии социального раз-рушительства, которую с такой убедительной силой призывали. Один лишь Аполлон Карелин спокойно дожил жизнь, погружённый в розенкрейцерские мечтания мистического анархизма.
Глава пятая
И КОМИССАРОВ ТОЖЕ ГРАБЯТ
Петроград зимой 1917/18 года
Население Петербурга перед началом Первой мировой войны составляло 2 миллиона 100 тысяч человек. За два с половиной года войны оно выросло — главным образом за счёт притока беженцев и размещения тыловых служб воинских частей — до 2 миллионов 500 тысяч. Потом началась революция, за ней пришли разруха, голод, Гражданская война, красный террор. На исходе всей этой свистопляски, к концу 1920 года, в Петрограде числилось 722 тысячи жителей. Нет ничего, что красноречивее этих цифр свидетельствовало бы о драматизме судьбы Северной столицы в роковые революционные годы.
