«…Дома меня ожидало страшное известие. На станции Миасс погибли под колесами поезда мой брат Лева и его жена Анна Моисеевна. Пока это дошло до нас, прошла неделя… Леву и Анну Моисеевну похоронили в Миассе, на похороны мы уже опоздали, и было решено, что я поеду туда позже, чтобы установить памятник, ограду и договориться на кладбище о сохранении могилы.
А пока я написал в Миасс начальнику отделения железной дороги и в партийную организацию, мне ответили, что Лева и Анна Моисеевна погибли при переходе железнодорожных путей…
Первая смерть в нашей семье, мы словно оцепенели… Нелепая Левина гибель неотступно стояла перед моими глазами, и не знаю, почему, но мне казалось, что неосторожность при переходе путей допустила Анна Моисеевна, важная, медлительная особа, она и по улице шла так, будто все обязаны уступать ей дорогу, так, видимо, шла и там, а сколько путей на такой большой станции, как Миасс, вы, конечно, представляете, пути перекрещиваются, и вот неожиданно — поезд. Анна Моисеевна остановилась, растерялась, Лева попытался ее оттащить и сам тоже попал под колеса. Может быть, все было не так, но в моем воображении стояла именно такая картина…»
Я снимаю руки с клавиш машинки, откидываюсь на спинку стула, смотрю на Толю.
— По-моему, это хороший вариант, почему «первый»? Так и оставь.
— Кое-что добавлю, — говорит он. — Но, в общем, ты одобряешь? Да?
— Да.
Теперь ему остается повесить Сташенков и украинца Сидоренко, командира партизанского отряда, превратить в русского — Сидорова. А я прочитываю всю рукопись от начала до конца.
И вот наталкиваюсь снова на имя моей Анюты. Ох, несдобровать мне! Иду к Толе.
— Толечка, или мы снимем имя Анны Егоровны, или не будем ей вообще об этом говорить. Знаешь, она очень мнительна. Начнет дудеть: «Чтой-то он меня повесил?! Ишь какой нашелси! Один Бог знает, когда человеку умирать и какой смертью!»
— Нет, — заупрямился Толя, — я не буду снимать ее имя, меня тронуло, как она крестила тебя в спину. Хочешь, не говори ей, что я ее упоминаю, это твое дело!
— Ну ладно, — говорю, — дай я тебе расскажу одну интересную историю, хотя бы ты посмеешься, не будешь на меня сердиться.
Комнату в Москве Анюте устроил Потемкин, трудное было дело, но устроил. Это Самотека, Троицкая улица. Кроме Анюты, там жила еще одна соседка — Нюрка, бой-баба, год за что-то отсидела в тюрьме. За словом в карман не лезет, матюгается не переставая. А при ней тихий муж Петя, кажется мне, был он сапожником. И вот Нюрка затеяла ремонт. И Анюта моя настаивает, что при ремонте оттяпали они у нее 15 сантиметров. Шкаф стоял у стены, а теперь почти что выехал к кровати.
