— Я к ней поеду, — говорю Евгении Самойловне, — будем надеяться, что обойдется… Да, Евгения Самойловна?..
— Да, да, — отвечает она грустно.
И буквально через минуту звонит Галя Евтушенко:
— Ты уже все знаешь, конечно, давай продумаем, когда кто из нас пойдет к Тане.
— Завтра воскресенье, — говорю я, — давай я пойду завтра, чтобы мне не отпрашиваться с работы, а ты пойдешь в понедельник.
Так и договариваемся.
— Но учти, — говорит Галя, — ты там должна быть в десять утра, а в четыре тебя сменит Борис.
В десять я уже сижу в Таниной палате. Она открывает глаза, улыбается мне.
— Хорошо, что пришла… — Просит: — Смочи полотенце, оботри мне губы — очень во рту сохнет…
И опять будто впадает в забытье. Время от времени открывает глаза, показывает на губы: «Смочи…» Просит жалобно:
— Смотри не уходи! Даже курить не выходи, я хочу, чтобы ты была около меня… — И добавляет: — Мороженое хочу.
— Таненька, давай сбегаю к метро, там всегда есть мороженое.
— Нет, не уходи, Боря принесет, я его просила. Заходит врач, меряет пульс, кладет на тумбочку возле кровати таблетку.
— Когда съедите борщ, примете лекарство. Уговариваю ее съесть хотя бы пару ложек. Стонет:
— Не могу.
Настаиваю:
— Врач же сказал, хоть пару ложек, дай я тебя покормлю. Вливаю ей в рот одну ложку, вторую. Даю таблетку. Борис приходит чуть раньше. Бодрым голосом:
— Я тебе мороженое принес.
Я целую ее и тут же ухожу, чтобы им не мешать.
Приезжаю домой, наполняю ванну. Через какое-то время Ирочка приносит мне телефон. Голос испуганный:
— Тебя Слуцкий.
Такие же испуганные стоят у прикрытой двери ванны Женя и Саша.
— Таня, — говорит Слуцкий, — это Борис. Хочу вам сказать, что вы присутствовали при Таниной агонии. Таня только что умерла.
— Таня умерла, — говорю я шепотом Ирке.
Она уносит телефон и сообщает об этом Жене и Саше.
Назавтра мы с Галей Евтушенко едем к Слуцкому домой. Четырехэтажный рабочий барак начала двадцатых годов. Лифта нет, стены облуплены, ступени щербатые… Слуцкий — первоклассный поэт, известный во всем мире, ничего не хотел просить у Союза писателей. Таня его в этом поддерживала.
Есть крыша над головой, и хорошо. Комната Бориса была совсем маленькая: кровать, письменный стол, остальное — книги. Комната Тани чуть больше — это ее спальня, одновременно столовая, одновременно гостиная. Сидим втроем возле Таниной кушетки, на ней сохраняется еще след от ее тела.
— Таня видела свою смерть, — говорит Борис, — она вдруг приподнялась на руках, гордо взглянула куда-то в сторону и опрокинулась на подушку.
