— Ольга Ивинская и ее дочь, — переговариваются рядом какие-то незнакомые люди.
— А вон Межиров. А вон Эдик Бабаев, — говорит Женя.
На кладбище, я помню, кто-то из толпы читал «Гамлета», «Август». Мы постояли, помолчали, дошли до станции и уехали в Москву.
Из институтских товарищей ближе всех Жене были Володя Соколов и Костя Ваншенкин (критика обычно связывала их одной веревкой: Ваншенкин — Винокуров). Ваншенкин и его жена, прозаик Инна Гофф, редко бывали у нас дома, но три Костиных звонка врезалось мне в память.
— Женя, — говорит Костя, — к нам в магазин завезли финские кухни. Белые. С крутящимися полками. Мы себе купили. Устоять невозможно.
— Белые финские кухни с крутящимися полками, — повторяет мне Женя.
— Спроси, сколько стоит. Выясняется, что у нас не хватает денег.
— Мы вам одолжим, — говорит Костя, — отдадите, когда сможете. Но выезжайте сразу. Мы с Инной будем в магазине и выпишем вам чек, а то их расхватывают.
— Очень трогательно, — комментирую я этот звонок. — Молодцы!
Женя что-то мычит в ответ.
Осень пятьдесят седьмого года. Звонок в семь утра.
— Кто говорит, — спрашивает Женя сердито. — Ты, Костя? Что-нибудь случилось?
Голос Ваншенкина захлебывается от волнения:
— Женя, сегодня запустили искусственный спутник Земли. Ты понимаешь, начинается новая эра!
— Что, что начинается? Ладно, Костя, я тебе перезвоню попозже.
Шестьдесят третий год. Опять звонок в семь утра: «Женя, это Костя. Плохая новость. Кеннеди убили». — «Кеннеди убили? — переспрашивает Женя. — Ты серьезно?» Кеннеди любили в Москве — молодой, энергичный, красивый, любовались Жаклин, а позже сокрушались: зачем она вышла замуж за Онассиса, оставалась бы Джекки Кеннеди, любимицей нации.
Но ближайшими Жениными друзьями были четыре человека: Леночка Николаевская, Юра Трифонов, Лева Гинзбург и Дима Сикорский. Не существовало для Жени большего удовольствия, чем прилечь на тахту, поставить рядом телефон и наговориться с каждым из них всласть.
Если Женя похихикивал, вставлял несколько коротких реплик, долго что-то выслушивал в ответ, снова начинал хихикать — это шел разговор с Гинзбургом. Гинзбург был талантлив, очень артистичен, сентиментален и одновременно крайне циничен. Он привез нам рукопись «В круге первом». Я была дома, отравилась табексом — наша редакция пробовала бросить курить. Лежала постанывая. В глазах Гинзбурга стояли слезы: «Это событие, равное рождению ребенка». Он имел в виду чтение солженицынского романа. Женя пристроился возле меня, и так, передавая друг другу страницу за страницей, мы прочитали всю рукопись. И сошлись на том, что «Один день Ивана Денисовича» сильнее: прошел через руки Аси Берзер — лучшего редактора не только в «Новом мире», но и в Москве.
