РЫБАКОВ: Я не люблю обходные пути и не умею ими пользоваться. Тебе роман нравится, набирай его. Если цензура отклонит, тогда начнем борьбу. Я официально жалуюсь в ЦК, там должны будут принять какое-то решение. Словом, роман начнет официальную жизнь и в конце концов попадет на те верха, о которых ты говоришь.
АНАНЬЕВ: Это негодный путь. Как только цензура его зарубит, трудности увеличатся неимоверно, а если откажет и вторая инстанция, скажем, Отдел культуры ЦК, то дело совсем пропало, никто твой роман больше читать не будет. Повторяю: надо сразу пробиваться наверх. Ты — знаменитый писатель, сейчас, после „Тяжелого песка“, твои акции неимоверно повысились, с тобой не могут не считаться, ссылайся на меня, можешь всюду говорить и писать, что, если будет разрешение, я готов немедленно печатать роман.
РЫБАКОВ: Если разрешат, любой журнал напечатает.
АНАНЬЕВ: Ну не скажи… Думаешь, Мишка Алексеев, или Толя Иванов, или Викулов тот же согласятся печатать? Никогда! А я готов за твой роман жизнь положить. Но мои возможности ограничены, без высокой санкции запустить роман в производство я не могу. И не буду, прямо тебе об этом говорю, я предлагаю тебе единственный реальный путь. Пробивай роман наверху! Подумай, подумай, Толя.
РЫБАКОВ: Ладно, я подумаю.
АНАНЬЕВ: Роман я тебе возвращаю. Я его в редакции никому не давал читать, и ты никому не давай, чтобы не было лишних разговоров.
РЫБАКОВ: Хорошо.
АНАНЬЕВ: Скажу тебе откровенно, такого романа мне еще не доводилось читать… Слушай, там у тебя Ленин говорит: „Мы вводим НЭП всерьез и надолго“. Он что, действительно так говорил?
РЫБАКОВ: Конечно. Возьми его собрание сочинений периода двадцатых годов и найдешь там эти слова…»
Я начинаю хохотать: «Толечка, нас в школе заставляли заучивать две ленинские фразы: „Коммунизм — это есть советская власть плюс электрификация всей страны“. И вторую: „НЭП — всерьез и надолго“. Неужели Ананьев этого не знает? Умора просто… Слушай, давай, мой родной, все это выкинем из головы, пойдем пройдемся, иначе просто нервы не выдерживают…»
— Таня, — кричит Толя из кабинета, — пойди сюда! Я выхожу из душа, накидываю халат.
Муж мой, гордо откинувшись в кресле, держит руку на стопке страниц.
— Все! Роман закончен! Больше я не вставлю сюда ни единой строчки и ни единой не выкину. Может быть, мы только еще раз пройдемся по твоим замечаниям.
Я киваю головой, говорить не могу.
— Что с тобой?! — Вскакивает с кресла, смотрит на меня с испугом. Правая щека моя раздута, боль дикая, видимо, воспаление надкостницы.
