Император чувствовал, как по скулам растекается предательский жар. И, гася ярость, заставил себя подумать: «Да, да, правильно, верно, как я мог так… бездумно… полез наобум… а что, если б и впрямь погиб?.. что сталось бы тогда с Империей?..»
И вновь он заметил на лице Сежес лёгкую, довольную улыбку.
Заставив себя не думать ни о чём, кроме раскаяния, Император махнул эскорту.
– Возвращаемся!
– Мудрое решение, – заметила Сежес. – Пусть повелитель не сомневается – Радуга не допустит, чтобы покуситель остался бы безнаказанным.
– Но, может, Радуга уже предполагает?..
– О, нет, нет! Радуга никогда не предполагает. Если Радуга что-то утверждает – значит, так оно и есть, – Сежес растянула губы в подобии холодной улыбки. – Пусть повелитель не сомневается, мы явим всю картину заговора.
– Наверное, кому-то из великих герцогов опять пригрезилась корона… – вскользь уронил Император.
Сежес только усмехнулась.
– Нет-нет, повелитель, – скромная служительница Лива замкнула уста свои печатью молчания. – А насчёт магического щита…
– Кстати, почему нельзя создать какой-нибудь амулет? – как бы невзначай осведомился Император.
– Слишком долго, мой повелитель, а заговорщики могут нанести следующий удар уже завтра. Нет, адепты надёжнее.
Весь путь до самого дворца они проделали в молчании.
Всю ночь фургон господина Онфима катил через непроглядную темень Хвалинского тракта. Завывающий оборотень какое-то время тащился следом, рассчитывая на поживу – но бедняга сплоховал, нарвался на хоть и поредевшую, но всё ещё многочисленную орду авларов; Агата слышала короткий предсмертный взвизг, в котором, ей показалось, даже можно было разобрать отдельные слова, отчаянную и бесполезную мольбу. Все молчали. Угрюмо нахохлились согнанные с насиженного места братцы-акробатцы; Еремей, не разгибаясь, навис над своими садками, где свернулись кольцами его чешуйчатые питомцы – им, беднягам, перед Ливнями стало совсем плохо; Смерть-дева испуганно лупала большими глупыми глазами. Господин Онфим безмолвно восседал на сундуке с кассой, и от его недоброго молчания отчего-то становилось ещё страшнее. В руках он держал завёрнутый в рогожу Immelstorunn.
Кицум бросил несколько беглых взглядов на Агату, однако Дану сделала вид, что не замечает.
«Старый лис понял, что запахло жареным. И наверняка ищет способ улизнуть. Отчего-то ему не верится в то, что всех нас спасут кони господина Онфима. И он назвал меня по имени… Зачем? Зачем ему рабыня-Дану? Сейчас, когда нас настигает Ливень, и никто не знает, уйдём ли мы от него или нет?.. Впрочем, какое это всё теперь имеет значение, если Immelstorunn потерян для Дану! Через сто лет за ним не придёт уже никто… так что, наверное, даже хорошо, если нас накроет туча. По крайней мере, хумансам оружие моего народа не достанется. А если кто-то после Ливня случайно поднимет нелепую деревяшку… ой, нет, нет, не нелепую! Ты отлично знаешь, что не нелепую! Любой, в чьи руки попадёт Immelstorunn… Страшно подумать, что случится тогда. Прольются реки крови.
