И однажды он по-своему высказал это с детской простотой и достоинством, языком старых, позабытых книг:
— С тех пор как ты со мной, Вэй-ту, у меня всегда достаточно мяса. Ты и дров всегда нарубишь, и воды принесешь с озера, а в нашем огороде оставляешь мне самую легкую работу. Когда я выхожу, ты на прощанье заботливо спрашиваешь, куда я иду и не слишком ли далеко. Когда возвращаюсь, встречаешь меня радостью и горячей пищей. Поистине, и в фанзе и на сердце у меня стало светлее с тех пор, как ты со мной, Вэй-ту. Как будто я нашел в тебе сына.
А Виктор слушал и думал: «Полностью заменить ему сына я не могу. Слишком поздно, я никого уже не полюблю так, как любил отца и мать. Но все, что осталось еще в моем сердце, пусть берет. И благодарность мою за его доброту и мудрость пусть примет старый Люй Цинь вместе с халатом, который я ему поднесу, как он когда-то в детстве мечтал, на Новый год. Ведь у китайцев Новый год празднуется в начале февраля, так что времени у меня достаточно и дочки торговца в Ханьшоу успеют вышить феникса — в обмен на оленя, конечно. Только бы попался мне какой-нибудь получше!»
Виктор шел не спеша, как ходят в тайге. То и дело останавливался, застыв на месте, только нос, уши, глаза были настороже по-звериному. Затем шел дальше бессознательно-осторожным шагом, носками беззвучно касаясь земли.
Холодное багровое солнце вставало над лесом — было уже, должно быть, около семи. Виктор посмотрел на часы: они показывали пять. Поднес их к уху — не тикают!
Он хотел их завести, но тут же сообразил, что это ни к чему: ведь он не знает точно, который час. Отныне он не сможет проверять время. Будет его узнавать, как все в тайге, по солнцу, звездам, росе.
Ему стало невыразимо грустно, словно случилось несчастье. Пришлось уговаривать себя: «Эка важность, миллионы людей обходятся без часов и живут же как-то».
Но мучительное ощущение утраты и даже обиды не проходило. И не потому, что мать говаривала: «Если часы останавливаются, не к добру это…» Он таких суеверий не разделял. Но часы — подарок родителей. Он получил их, когда перешел в седьмой класс. И с тех пор они шли превосходно. А вот теперь остановились — и казалось, что с ними замерло все, что еще оставалось от прежней жизни.
Знакомая боль, притупившаяся было в последнее время, ожила с прежней силой.
Стоя на пригорке, Виктор влажными от слез глазами смотрел на лес, на речку, но видел не их, а мать и отца видел, как они уходят, уходят в неведомое, и никакими силами не удержать их. Рвется нить и вместе с нею все, что связывало его с дорогим и близким. Отовсюду надвигается чужое. Что остается у него родного? Только польский язык. Но и тот…
