И родила старшая сына и нарекла ему имя Моав. И он отец моавитян доныне.
Младшая тоже родила сына и назвала его Бен-Амми. Он — отец аммонитян и по сей день».
Да, и за то, что они сделали, не разгневался на них господь! Потому что они в него верили.
Виктор не мог читать дальше. Эти развратные святоши были ему противны, будили в душе тяжкое смятение. До того на земле творились только чудеса, и это было понятно, ибо вера творит чудеса. Но вот оказывалось, что вера все покрывает, что она — высшее нравственное мерило, а с этим Виктор никак не мог согласиться.
В переводе на современный язык, думал Виктор, это значит, что Лейман, Квапишевич и Островский спасутся, потому что эти негодяи и предатели — крещеные христиане. А Люй Цинь осужден на вечные муки, так как он некрещеный, язычник… Да, да, язычник, не верующий в единого бога, в святую троицу, в сына божия, который пришел на землю, позволил себя распять и потом воскрес. Нет, бог Люй Циня не имеет ни биографии, ни лика, даже имени не имеет, он попросту то мудрое дыхание, что дает жизнь всему во вселенной, то, к чему человек возвращается и растворяется в нем весь.
«Да, бог — это то, что делает нашу жизнь благом и нашу смерть тоже благом…»
Этой цитатой из Чжуан-цзы любил кончать Люй Цинь разговор о высоких материях. Фраза эта была как вздох, дышала ясной умиротворенностью, высшей мудростью, которая видит все в сосуществовании и гармонии. Это слишком возвышенно и туманно, чтобы могло укрепить душу. Но все же более приемлемо, чем то, что он вычитал в книге «Бытие».
Чтобы хоть на время вырваться из сумятицы мыслей, Виктор стал выцарапывать на стене оловянной ложкой свое имя и дату. Пусть хоть это останется после него в камере. Но не успел он кончить свою работу, как вошел надзиратель со скребком и начисто соскреб вырезанное.
Это заставило Виктора насторожиться: как надзиратель узнал? Недаром же он сразу пришел со скребком. Ведь Виктор нацарапал надпись в углу, рядом с дверью. В глазок подглядеть это было невозможно.
Виктор и до этого не раз ощущал на себе чей-то взгляд — противное ощущение, вроде мурашек по телу — и подозревал, что он находится под пристальным наблюдением. Давно казался ему подозрительным странный конусообразный фонарь наверху. И сейчас он осторожно покосился на него. Нижнее стекло фонаря было не такое матовое, как боковые. И Виктор как-то раз заметил, что стекло это иногда темнее, иногда светлее. Теперь росла уверенность, что именно оттуда за ним наблюдают. Там, видимо, какое-то сочетание зеркал и проводов. Оттуда Кайматцу или его помощник следят за признаками душевного разложения узников, проверяют, какой это процесс — гнилостный или же бурный воспалительный? И решают, как его ускорить, какое еще применить средство.
