Муся ушла, махнув ему рукой на прощанье. Женщина, полюбившая «странной» любовью. Виктор понял это сейчас с необычайной остротой: она полюбила, хотя это не входило в уговор! От нее требовалась имитация любви, а родилась любовь всамделишная, настоящая, как бы ни было это неправдоподобно. Прелестная молодая жена может (во всяком случае — обязана) любить старого богатого мужа. Но чтоб содержанка (хотя и extrа culpam, как говорит Коропка) полюбила старика — это неслыханно, и самому Ценгло, пожалуй, кажется невероятным. Он-то, конечно, всей душой хотел бы поверить, но не смеет. Где-то внутри грызет его сомнение: а может, она сошлась с ним ради комфорта, которым он ее окружил, за его подарки? Ведь слышал же он, Виктор, как доктор, уходя в тот вечер после ужина с «тяжелой водой», бросил ей: «Мой цинизм этого не допускает». И вот мучаются оба, а заодно с ними и Тао.
Муся, только что скрывшаяся в толпе, появилась снова на овальном катке, где лед был накатан так, что сверкал бледно-зелеными искрами. Она скользила и кружилась на коньках удивительно плавно. Кое-где ей зааплодировали.
Патефон умолк — на нем поспешно меняли пластинку. Конькобежцы стали расступаться, и посреди катка осталась только стройная черная фигура златоволосой женщины, которая «ласточкой» словно плыла по льду, оставаясь совершенно неподвижной. Казалось, только вздох толпы приподнял ее, повернул на носках, и она, покружившись, изящным и гибким движением руки приветствовала зрителей.
Загремели крики «браво!», но сразу затихли под влиянием растущего напряжения. Наступила та тишина, что бывает на концертах или в театре, подобная молитвенному экстазу. Ему невольно поддался и Виктор, вместе с другими смотревший на танец Муси, какой-то незнакомый танец, вовсе не вальс хотя музыка играла вальс Штрауса.
«Дивная Пактаи, светлокудрая богиня Севера…» Что это за богиня, Виктор не знал, но вычитанная где-то фраза настойчиво звучала в памяти, рождая предчувствие чего-то необычаиного, какой-то высшей красоты…
Он обвел взглядом соседей. Казалось, они переживают то же, что и он, и Муся это чувствует. Она берет их томление и порывы и вкладывает их в свои ритмичные движения, говорящие не меньше, чем вдохновенные слова. Она открывает пораженным зрителям, что тело может быть таким одухотворенным и сверхчувственно прекрасным, как музыка, как весна или иная человеческая радость.
Виктор не мог бы назвать того, что пережил. Но он знал, что навсегда запомнит эту чудесную минуту, чувство светлое и непонятное, как та богиня Пактаи…
