Я стою у дверей балкона и долго смотрю в глубину улицы. Не слышно ни нервного лая собак, ни душераздирающих воплей взбесившихся кошек.
Нет и человека.
Чуть подальше строится большая вилла, ее очертания еще бесформенные, здание покрыто мокрой штукатуркой, вокруг — кучи земли, вынутой для фундамента, тяжелые сиенитовые камни, длинные мраморные блоки, которые будут служить ступенями. Я уже целый год вижусь и пытаюсь разговаривать с рослым человеком. У него широкое доброе лицо, чуть ли не голубые смеющиеся глаза, чистый лоб и слегка курчавые волосы. Он охраняет виллу, чтобы не растащили каменные блоки, железные конструкции, только что навешенные двери. Сначала я пугался, видя его. Он сидит, прислонившись к круглому металлическому столбу, на котором мертвенно-синим неоновым светом горят лампы, ему неудобно, но он спит, завернувшись в лохматое одеяло из грубой овечьей шерсти. Этот человек — глухонемой. И несмотря на свой недуг, несмотря на бедность, он всегда радуется проходящим мимо детям, всегда готов улыбнуться прохожему, помахать ему рукой. Но сейчас и его что-то не видно. Наверное, прячется где-нибудь в подвале огромной виллы, окутанный одиночеством, бедностью и сыростью.
Восток медленно светлеет, как каждое утро. Точнее, горизонт становится темно-фиолетовым. Кажется, что где-то в глубине моря солнце пытается пробить водную толщу, но на небе только гаснет и глохнет его отблеск, как свет прожектора на театральной сцене. В саду уже можно различить деревья. Листья пальм стали еще тверже и острее, кипарисы утопают во влаге, словно окутались зеленым одеянием из водорослей, прилипших к их стройным телам, бананы устало опустили руки с раскрытыми пальцами, касаясь блестящих черных луж, деликатно вырезанные листочки дикого перечного дерева мелко дрожат в испуге перед низвергающимся с неба потопом.
Внезапно шум воды умолкает. Слышится пение птиц. По низкому небу ползут огромные лохматые тучи. Уже можно различить гаснущие огни близкого аэродрома, сигнальные огоньки на акрополе древнего города, мигающие глазки торопливых ранних такси. Но людей еще не видно. Они появятся, когда стечет река шумной воды, когда опомнятся от тяжелого сна, укрытого пеленой сырости, отогреют одежду, в которой нужно выходить из дома.
На улице все еще тихо. И вдруг слышен далекий гомон. Я знаю, кто это. Идут дети в розовых халатиках, они похожи на клумбу нежных цветов среди серого асфальта дождливого утра. Некоторые идут босиком и несут обувь в руках. Другие уже не смотрят куда ступают — все равно ноги промокнут, они живут где-то на окраине города и каждое утро вместе ходят в далекую школу.
