Он рассказывал мне, что любил убегать из канцелярии и бродить по антикварным магазинчикам, когда мог, он покупал рисунки на шелке, акварели на тонкой бумаге и изящный фарфор. Иногда заходил в чайные, а по вечерам заглядывал в бар «Империала», где обнаружил запасы старого французского вина. Изредка он проводил влажные и душные токийские вечера за покером с посланником Янко Пеевым и военным атташе Кирчевым. И все это время, тоскуя о погибшем брате, который написал музыку «Мертвых», тяжело переживая вести из Мадрида, который еще горел, он размышлял о тяжкой человеческой участи, о голоде и войне, о том, что должно сгореть в пламени и что — воскреснуть вместе с человеческими надеждами. При первой же возможности он поспешил вернуться на родину. Путь его лежал через советские среднеазиатские республики. В дороге он заболел и провел некоторое время в Советском Союзе. Тогда он увидел высшее напряжение всех сил, в котором жила Советская страна, в котором рождался новый мир. Через месяц или два он оказался в Стамбуле.
«Здесь он меня нашел, — рассказывал Боян Дановский, — и радовался, как ребенок».
Стояло начало весны. Боян пригласил отощавшего Слава, который терпеть не мог не только восточных салатов с водорослями, но и отечественного шпината, поужинать в ресторане. Кажется это был «Токатлиан». Они вкусно поели, выпили старого «бордо», а потом вместе пошли в номер гостиницы к Славу, и Слав подарил ему свое шелковое японское кимоно.
«Утром прихожу я к нему, между прочим и затем, чтобы вернуть кимоно, потому что накануне мы оба были в подпитии, но Слав страшно обиделся. Потом он прослезился — ему нужно было ехать дальше, — мы пожали друг другу руки и выразили надежду увидеться уже в свободной Болгарии.
А недели две спустя я встретил Слава в Тырново — в туннеле, который проходил под городом; сюда при сигнале воздушной тревоги бежали тырновцы, презрев традиции благородства своего древнего города. Здесь же я встретил Эмилияна Станева, Богомила Райнова и еще несколько знакомых лиц. Атмосфера никак не годилась для встречи писателей, потому что майские дни 1944 года были чреваты надеждами, но трагичны, полны ожидания, но и тревоги…
Было ужасно нелепо встретиться с друзьями в туннеле под вой сирен, увидеть одного из них после долгого отсутствия, когда тут же толкаются почтенные тырновские матроны в засаленных пеньюарах с крупными цветами, которые волочат за собой картонные чемоданы, — вероятно, с семейными ценностями.
