Возникла нелепая идея взмывающего парашюта и уже совсем глупая — бесшумного вертолета, взлетел и исчез. А сторожевые собаки даже и не тявкнули? А бодрствующие солдаты, видимо, были одномоментно поражены в зрачок ока? Хотя от американских служб чего только не дождешься…
А все было просто. Старик знал про особый момент ночи. Это когда отключается все — память, силы, даже техника. Какие-то пять-шесть минут. Просто их надо почувствовать, и тогда спасешься. Старый беглец знал толк в этом деле. Девочка скуксилась, задремала, он взял ее на руки и вышел из сторожки. Время было то самое, мертвое время. Он вышел дворами к параллельной улице. Не тявкнула ни одна собака. Не скрипнула под ногами ветка. Ему навстречу мигнули фары машины. И он успел.
— При чем тут девочка? — спросили у него. — Ты должен быть один.
— Никто не знает, где найдешь, где потеряешь. Я нашел.
Они ехали тихо, они покинули поселок ровно в ту секунду, когда закончилось таинственное время ночи.
Юлия Ивановна начала разговор с Симой издалека.
— Ты что-нибудь знаешь из жизни Веры Николаевны, матери Тани?
— Без понятия.
— Слушай сюда. Я тут повспоминала, про что рассказывала Катя. Вера — дальняя родня зажиточных заводчиков из-под Артемовска, он раньше был Бахмутом. Род был поделен. Одни стали солезаводчиками, в тех местах много солевых шахт. Да и не только. Богатый край, чего там только не было. Другие крестьянствовали. И тоже очень успешно. Когда умер промышленник Луганский, это еще до революции, промышленное дело перешло к старшему сыну. Это ты знаешь…
— А крестьянский дурак ушел в революцию. Все отдал народу, а сам остался при разнообразном оружии — от ножа до пулемета. Это пишут регулярно седьмого ноября.
— Это только половина истории, — сказала Юлия Ивановна. — Жена революционного Луганского знала, что часть родни уехала за границу еще до Первой мировой. К ним она и побежала. Муж гнался за ней с кровавой слюной на бороде. И догнал. Перво-наперво он прострелил ей ноги, чтобы уж дальше никуда. Оставил ей, окровавленной и перебитой, дочерей, а старшего, мальчонку Ванечку, забрал с собой. Тому было лет шестнадцать, а то и меньше. Про женщину и девочек никто ничего не знает.
Парень же был рад. Куда фасонистей быть с отцом на тачанке, чем под кринолином у матери. И пока отец и сын куролесили по всему югу, другие молодые Луганские спасались в деревне, кое-кто из них вымер в голод, а кто-то уцелел, в НЭП стали богатеть, рукастые были ребята и мозговитые. За это время коготки у Ванечки подросли, а светозарная идея революции полбашки ему снесла. А батя возьми и поделись с ним подробностями семейной истории. И сказал ему слова, которые запомнила молоденькая жена уже Ивана. Отец тогда говорил сыну: «Мы будем курвы, а не революционеры, если не убьем богача, даже если он твой брат. Жир будем снимать со всех, даже с детей малых, ибо иначе идею не осуществить». Молодая женщина до смерти испугалась слов «жир снимать с детей малых» и убежала. Скрывалась в семье родителей Веры Николаевны. Вот почему она и звонит… Весь род Луганских поделен на умных и дураков. Ваня был из дураков и горячий. Они спалили дом оставшихся в России братьев с людьми и скотиной. До сих пор говорят, что в какие-то ночи в Барвенках слышат детский плач. Некоторые не выдерживают, покидают те места.
