Коринф, дом Таусы близ Северных ворот
Наконец-то Родоклея отмылась и отъелась! Ну и отоспалась, конечно. Несколько дней она только и делала, что ела да спала, а когда, наконец, проснулась, ей казалось, что прежняя, афинская жизнь совершенно канула в Лету. Она даже не вспоминала, зачем, собственно, подалась в Коринф. Искала Идомену? А зачем ей теперь Идомена?! От денег Атамуса, конечно, уже ничего не осталось, так какой же смысл ее искать?
Родоклея всегда была трезвомыслящей женщиной и понимала, что не стоит тратить время попусту на сожаления о прошлом. Чтобы обеспечить себе будущее, надо брать все, что возможно, от дня нынешнего!
Тем более, что все складывалось не так уж плохо. Алепо поселила Родоклею и Фирио у своей старой, еще с афинских времен, няньки, приехавшей вместе с молодой госпожой в Коринф. Звали ее Тауса и она была готова нянчить детей Алепо, однако детей Алепо совершенно не собиралась заводить. И поселила няньку отдельно. У нее особые причины для того, чтобы у ее доверчивой и простодушной няньки появился свой дом…
Тауса любила бывшую питомицу без памяти и искренне верила, что Алепо и другие молодые красавицы приходят к ней, в Северное предместье, просто поболтать, попеть, потанцевать, позлословить о своих мужьях – деспотах и тиранах, которые мало того, что были властны в жизни и смерти своих жен, но и лишали их таких невинных радостей, как общение с подругами.
Очень может быть, если бы эти сборища устраивались ночью, даже такая простая душа, как Тауса, заподозрила бы неладное. Однако приятная музыка, песнопения и смех раздавались в пустующем андроне [82] только в дневные часы, когда даже самый суровый муж не следит за женой, а занят своими делами. Таусу не смущало, что Алепо приказала убрать плетеные занавеси, которые раньше разделяли дом на мужскую и женскую половины, а вместо них поставить дверь, запиравшуюся на засов, да еще и замок. Гостьи входили через отдельную дверь со стороны небольшой, но густой рощи, примыкавшей к дому и простиравшейся до городской стены. При надобности войти в эту дверь можно было почти незаметно – так же и выйти. Бывшая нянька до того привыкла потакать всем причудам «своей маленькой корити» [83], до того любила Алепо, что, без сомнения, покрыла бы даже совершенное ею убийство, а не только постоянные и невинные, как думала Тауса, забавы с подругами. Бедняжке и в голову не приходило, что творится в андроне…
У Родоклеи поначалу волосы вставали дыбом, когда она наблюдала буйства трибад! Потом она попривыкла и даже стала находить эти забавы не такими уж отвратительными, особенно когда любились хорошенькие и молоденькие. Конечно, на то, что проделывала с этими глупыми распутницами неистовая Фирио, ловко управлявшаяся с двумя-тремя лоури, да еще пускавшая в ход пальцы и язык, Родоклея смотреть не могла, а когда поневоле приходилась, едва сдерживала рвотные спазмы. Однако постепенно она научилась владеть собой и уже поспокойней наблюдала за свившимися в клубок женскими телами и слушала стоны и вопли исступленного восторга, которыми трибады оглашали покои.
