На первый взгляд все это могло показаться анекдотичным. Но африканские привычки отца, ставшие его второй натурой, несомненно, явились уроком, к которому ребенок, а затем и подросток, не мог остаться равнодушным.
Двадцать два года жизни в Африке внушили отцу глубокую ненависть к колониализму в любых его проявлениях. В 1954 году мы отправились в туристическую поездку в Марокко (где один из «дядей» возглавлял сельскохозяйственную корпорацию). Куда больше, чем любые местные достопримечательности, мне запомнился один инцидент: мы ехали в рейсовом автобусе, следовавшем из Касабланки в Марракеш. В какой-то момент водитель, француз, разозлился, оскорбил и высадил на обочину старого крестьянина, у которого, вероятно, не нашлось денег для оплаты проезда. Отец был страшно возмущен, он заговорил о французской оккупации в этой стране, которая не позволяла местным устроиться на работу, даже водителем, и всячески притесняла бедняков. В это время он ежедневно отслеживал по радио, день за днем, бои кикуйя в Кении ради обретения ими независимости и борьбу зулусов против расовой сегрегации в Южной Африке.
Для отца это были вовсе не абстрактные идеи и не политический выбор. Это голос самой Африки звучал в нем, пробуждая древние чувства. Вероятно, когда он путешествовал с мамой верхом по тропам Камеруна, он мечтал о будущем. Все это происходило до войны, до отцовского одиночества и горечи, когда все было еще впереди, и молодую и обновленную страну могло ожидать прекрасное будущее. Там, вдалеке от продажного и своекорыстного общества побережья, он мечтал о возрождении Африки, сбросившей колониальный гнет и свободной от чудовищных пандемий. О благодатном крае травяных полей, где пасутся ведомые пастырями стада, и деревень, таких как в окрестностях Бансо, с их древним совершенством глинобитных построек с пальмовыми крышами.
Независимость Камеруна и Нигерии, распространившаяся вслед за ними на весь континент, должна была его вдохновить. Каждое восстание становилось для него новым источником надежды. Поэтому только что разразившаяся в Алжире война, на которую могли призвать и его собственных детей, вызвала у него панический ужас. Он никогда не простил бы де Голлю его двойной игры.
Отец умер в год открытия СПИДа. Он уже воспринимал как должное то намеренное «забвение», в которое великие колониальные державы погрузили континент, который еще недавно активно эксплуатировали. Там до сих пор властвовали тираны, созданные с помощью Франции и Англии, – Бокасса, Иди Амин Дада, которым западные правительства предоставляли оружие и деньги в течение многих лет, прежде чем начать их дезавуировать. Тогда двери метрополий были широко открыты для целой когорты молодых людей, покидавших Гану, Бенин или Нигерию в шестидесятые годы, чтобы они в качестве рабочей силы пополняли гетто предместий. Затем те же двери закрылись, когда экономический кризис вынудил промышленные страны проявлять большую осторожность и с недоверием относиться к чужакам. В этих условиях особенно пагубным оказалось отречение от Африки, с ее извечными демонами – малярией, дизентерией и голодом. Возникла и новая чума – СПИД, грозившая уничтожить треть африканского населения, в то время как западные страны, обладавшие средствами защиты от нее, делали вид, что ничего не видят и не слышат.
