Африканец | страница 40
Нам следовало бы расти, слушая, как отец рассказывает о своей жизни, как он поет, отправляясь с нами охотиться на ящериц или ловить раков в речке Айя, следовало бы вложить наши детские ладошки в его руку, чтобы он показывал нам редких бабочек, ядовитые цветки, приоткрывая тайны природы, которые наверняка хорошо знал; стоило бы узнать о детстве отца на Маврикии, ходить за ним по пятам, когда он навещал друзей либо коллег по больнице, наблюдать, как он ремонтировал машину или менял сломанный ставень, помогать сажать любимые кустарники и цветы: бугенвиллеи, стрелитции или райские птицы, – все, что напоминало ему тот чудесный сад в Моке. Но к чему эти мечтания? Ничего подобного никогда не могло произойти.
Фот. 14. Танец в Бабунго, страна нком
Вместо всего этого мы продолжали вести против него тайную, изнуряющую обе стороны войну, подогреваемую страхом перед наказаниями и побоями. Однако самым тяжелым оказался период, когда он вернулся из Африки. Трудности адаптации к новым условиям усугублялись атмосферой враждебности, которую ему приходилось испытывать в собственном доме. Гневливость его выходила за разумные пределы, была чрезмерной, изматывающей. Из-за всякого пустяка – разбитой чашки, случайного словца, косого взгляда – отец избивал нас кулаками или прутьями. Я отлично помню, что чувствовал тогда по отношению к нему, это очень походило на ненависть. Все, что я мог тогда сделать, – просто ломать его орудия мщения, но он немедленно отправлялся на холмы, нарезая себе новые. В его поведении было нечто ветхозаветное, товарищи мои никогда не сталкивались ни с чем подобным. Я должен был выйти из этих испытаний возмужавшим и выносливым. Согласно арабской пословице, тот, кого избивают, слаб только вначале, потом он становится сильным.
Теперь, оглядываясь назад, я понимаю, что отец преподавал нам самый важный урок жизни – тот, которого не могла дать ни одна школа. Африка не изменила отца, вовсе нет. Она лишь раскрыла в нем его прирожденную суровость. Позже, когда отец в пенсионном возрасте перебрался жить на юг Франции, он взял вместе с собой это африканское наследие. Власть и дисциплину, граничившие с жестокостью.
Но не только это: обязательность и уважение как основу поведения в древних общинах Камеруна и Нигерии, где дети не смели плакать, не имели права жаловаться. Религия без излишеств и суеверий, которую он нашел, я думаю, для себя в исламе. Вот как я теперь понимаю то, что некогда мне казалось абсурдным, например его одержимость гигиеной, тщательность, с которой он мыл руки. Или отвращение к свинине – чтобы привить его и нам, он показывал на кончике ножа яйца солитера, которые только что из нее достал. Отцовская манера принимать пищу, варить рис чисто африканским способом, добавляя кипяток по мере того, как выкипала вода. Пристрастие его к отварным овощам, которые он приправлял для вкуса перцем, предпочтение, отдаваемое сухофруктам, финикам, инжиру и даже бананам, которые он высушивал на солнце, разложив их на подоконнике. Ежедневная забота о том, чтобы пораньше выйти на рынок за покупками вместе со своими арабами-носильщиками, которых он «вербовал», когда ходил в полицейский участок продлевать вид на жительство.
