Африканец | страница 15

Фот. 6. Бансо

Каждой ночью, словно мир фауны пытался нам отомстить, дом наш атаковали мириады летающих насекомых. Иногда перед дождем их приносило целые полчища. Отец закрывал двери и ставни (форточек у немногочисленных окон не было вовсе), развешивал противомоскитные сетки над кроватями и гамаками. Печальный итог этой войны был предрешен. В столовой мы старались побыстрее разделаться с арахисовым супом и нырнуть в спасительное убежище сеток. Насекомые прибывали волнами, мы слышали, как они штурмуют ставни, привлеченные светом керосиновой лампы. Они проникали внутрь через промежутки ставен, в щели под дверями, безумно кружились по комнате, роились вокруг лампы и сгорали, ударяясь о стекло. На стенах, куда падал отраженный свет, попискивали ящерки, каждый раз, когда им удавалось захватить добычу. Не знаю почему, но мне кажется, что нигде в другом месте я не чувствовал себя до такой степени принадлежащим к семье, «членом ячейки». После жарких дневных часов и беготни по травяному морю, после гроз и молний душная комната становилась для меня каютой корабля, укрытого от ночи, в то время как снаружи бесчинствовал тонкокрылый мир. Там я действительно был в безопасности, точно в чреве пещеры. Запахи арахисового супа, фуфу, маниокового хлеба, голос отца с певучими интонациями, рассказывавшего, что произошло за день в клинике, и это ощущение опасности, подступающей извне, эта невидимая армия ночных бабочек, бьющихся о ставни, возбужденные ящерицы, теплая, напряженная ночь, не ночь отдыха и забвения, как прежде, а какая-то лихорадочная, будоражащая ночь. И вкус хинина во рту, крохотная и чрезвычайно горькая таблетка, которую нужно было проглотить, запивая стаканом теплой воды, пропущенной через фильтр, непременная таблетка перед сном, чтобы не заболеть малярией. Да, я считаю, что нигде и никогда не испытывал я столь пронзительных моментов близости, чего-то семейно-привычного. Как же все это было далеко от столовой моей бабушки, от покойной роскоши старых кожаных кресел, от навевающих сон разговоров и дымящейся супницы, украшенной рождественской гирляндой из листьев падуба, в тихой и далекой ночи города.

В Африку мой отец прибыл в 1928 году, после двух лет, проведенных в Британской Гвиане в качестве разъездного врача, курировавшего селения, расположенные по берегам рек. Вернулся он оттуда в начале пятидесятых, когда военное начальство сочло, что он давно превысил пенсионный возраст и служить дольше не может. Больше двадцати лет он прожил в этой глухомани (слово, бывшее тогда в ходу и полностью исчезнувшее из оборота сегодня), будучи единственным врачом на огромных территориях, равных по площади целым странам, где он отвечал за здоровье тысяч людей.