— Бояться нечего! Смотри, ты можешь держаться руками за края. А я тут рядом, и, если ты поскользнешься, я ухвачу тебя за волосы и вытащу, — уговаривала ее Готтон сквозь облачко пара.
Она помогла девочке снять платье и белье.
— Эти вещи лучше сжечь, — сказала она, указывая на огонь, горевший в печке.
— У меня нет вшей! — возмущенно запротестовала Софи.
— Тем лучше. Но, согласись, выглядят они не слишком пристойно, со всей этой штопкой и заплатами. Ты в самом деле хочешь сохранить их и не носить красивое новое белье и все, что приготовила для тебя мадам?
Софи вздохнула. Это платье сшила ей Фантина из старой нижней юбки и лифа, который стал ей узок. Уничтожить платье, думала девочка, будет неуважением к матери. А с другой стороны, было ясно, что оно вот-вот разлезется.
Новое платье, ожидавшее ее на спинке стула, было простым, без всяких украшений. Может, чуть больше размером, чем нужно худенькой девочке. Но ткань хорошая и на вид теплая. К платью прилагался передник, тоже великоватый для Софи, и он помог ей понять совет Туссена — не надеяться и не воображать лишнего. Значит, ей предстоит быть чем-то вроде Шарлотты или Готтон, а вовсе не маленькой компаньонкой. Ну и хорошо. Ее отец и мать гордились тем, что зарабатывали на жизнь собственным трудом, и она будет делать так же.
Она залезла в бак и осторожно, держась за края, села. Вода доходила ей до груди. Готтон потерла ей спину жесткой мочалкой, затем намылила голову и вычесала волосы частой гребенкой.
— Ты права. Никаких вшей, даже в волосах.
Наконец вытертая, причесанная, одетая и обутая — среди вещей ее ждали и туфли, — Софи получила право ступить в комнаты своей благодетельницы.
Туссен ожидал ее. Пока они шли по длинному пустому коридору, он сунул ей в руку кусок хлеба с жареным мясом.
— Ешь. Можно не торопиться, не давись. Мадам подождет еще пять минут. Ей не к спеху, она кормит дочку.
Вот тогда Софи и увидала впервые семимесячную Адель, прильнувшую к материнской груди. Она так крепко держалась за мамину шею и платье, а ее маленькое тельце так прижималось к большому питавшему ее телу, что даже годы спустя у Софи с трудом получалось видеть в матери и дочери две раздельные фигуры, а не одно целое.
В зеленой гостиной был и англичанин: он стоял возле камина и с недовольным видом листал книгу.
— Вы с ума сошли, Селин, если думаете, что можете и дальше растить это дитя согласно бредовым идеям итальянского графа Пьетро Верри, — говорил он. — Не понимаю, почему вы не захотели отправить ее выкармливать в деревню, как делают все дамы высшего общества. Испортите себе грудь.
