Воспоминание о том, как они пахли на груди у Фантины, обожгло Софи, слезы вдруг перестали быть ледяными осколками, застрявшими в глазах, и горячо побежали по щекам. Туссен ничего не сказал, только молча протянул ей платок.
Они прибыли на бульвар Капуцинов.
Дверь открыла служанка, которую Софи в прошлый раз не видела. На ней был белый передник, а за пояс заткнута пуховка. Служанка вытирала пыль с фарфора в прихожей.
— Добрый день, Шарлотта, — дружелюбно поздоровался Туссен. — Мадам уже встала? Пойди скажи ей, что мы прибыли, и спроси, не хочет ли она сразу увидеть свою новую подопечную.
— Мадам завтракает. А эта сопливая девчонка, прежде чем войти в комнаты господ, должна принять ванну и надеть чистую одежду. Да еще обуть два башмака, а не один.
Туссен осмотрел Софи с ног до головы.
— В самом деле, выглядишь ты скверно, — заметил он. Но отступать перед служанкой не собирался. — Сначала нужно поесть, — сказал он. — Мы проголодались. Что на кухне есть готового?
Шарлотта шутливо ударила его пуховкой.
— Пойди вниз и спроси у кухарки, хитрец. Только иди один. Твоя подружка пусть отправляется в прачечную, где давно поджидает ее Готтон.
Готтон, пожилая женщина с рябым от оспы лицом, точь-в-точь как у ведьмы, держалась с девочкой приветливо, хотя и резковато. Она сразу поняла, что Софи пришла в ужас при мысли, что ей придется окунуться в большой оцинкованный бак, наполненный водой, над которым клубился пар.
Фантина была чистюлей и приучила дочь ежедневно умывать лицо, шею и руки. Пока Гравийоны жили в квартире на пятом этаже, она раз в месяц раздевала дочь и ставила ее в таз. Потом натирала ей все тело намыленной тряпкой и обливала водой из кухонного черпака. Но с тех пор, как они переехали в мансарду, эта церемония проводилась только в самые теплые месяцы, потому что нагреть помещение зимой было невозможно и девочка могла подхватить воспаление легких. Однако за всю свою жизнь, призналась Софи, она ни разу не погружалась в воду целиком, до самой шеи.
— Даже летом, в ручей? — спросила Готтон, которая много-много лет назад росла в деревне.
Софи росла на Монмартре, и единственные известные ей ручьи были потоками грязной воды вдоль тротуаров. А что касается Сены, большой реки, которая протекала по Парижу и по которой сновали всякого рода лодки и суда, то родители строго-настрого запретили дочери даже приближаться к берегам. «Упадешь в воду, и тебя унесет течением», — повторяла ей пугливая Фантина.
