В полиции женщину и девочку принял пожилой комиссар, у которого от усталости слипались глаза. Он явно провел ночь над решением куда более важных вопросов, чем тот, что излагала ему сейчас крикливая привратница.
— Успокойтесь, мадам! — резко прервал он ее посреди рассказа. — Ваше дело вовсе не кажется мне таким срочным. Мать этого бедного создания, как я понял, еще даже не похоронена. Черт возьми! Неужели нельзя оставить ее там, где она жила, до похорон?
— Надо предупредить дом призрения, чтобы ей придержали место, — настаивала мадам Анно.
— Тоже мне институт для благородных девиц ордена Почетного легиона! — горько рассмеялся комиссар. — Места там всегда хватает, в крайнем случае потеснятся маленько. А в такие холодные месяцы легочная лихорадка каждый год проводит там хорошую чистку, ногами вперед оттуда выносят больше народу, чем входит туда на своих двоих. Вы в самом деле не в состоянии о ней позаботиться? Ведь она уже может работать, была бы вам помощницей.
— Нет. Лучше пусть отправляется в учреждение для таких, как она. Непокорное создание, ей нужны ежовые рукавицы. Дайте мне документ, господин комиссар, завтра после похорон я ее сразу туда отведу и не стану больше вас беспокоить.
Вздохнув, полицейский вынул бумагу, спросил имя Софи и ее родителей, записал, поставил печать.
— Я сожалею о смерти твоей матери, Софи Гравийон, — сказал он вместо прощания.
«А еще больше сожалею о тебе, бедная крошка», — подумал он, глядя вслед худенькой фигурке, которая удалялась рядом с привратницей.
Вернувшись на улицу Маркаде, мадам Анно скрылась в привратницкой, где пылала жаровня, распространяя приятное тепло. В приоткрытую дверь Софи видела стол, накрытый едой из корзины с бульвара Капуцинов. Привратница заметила ее взгляд и, с видом крайнего снисхождения отрезав кусок рисовой запеканки, протянула ей.
— На! Этого тебе хватит до вечера. Да не обжирайся, как обычно.
Девочка готова была с негодованием отказаться — лучше уж умереть от голода; но спазмы в животе были нестерпимы. Как бы не упасть в обморок, думала Софи; ведь она уже больше суток ничего не ела.
И она выхватила из рук привратницы запеканку и, жуя, начала подниматься по лестнице. Она шла медленно, еле переставляя ноги. Всю вчерашнюю ночь она пролежала, прижавшись к телу матери, но теперь старалась оттянуть мгновение, когда снова ее увидит. Ей было страшно: она боялась, что какая-то другая Фантина, с ввалившимися глазами, посиневшими губами и окровавленным ртом, сядет на смертном одре, заговорит замогильным голосом, ухватит ее за край платья. Лезли в голову все истории о призраках, какие ей доводилось слышать, вспомнился даже танец усопших монахинь из «Роберта Дьявола». Ей хотелось убежать далеко-далеко и никогда больше не входить в мансарду.
