— Далось тебе это образование, Гравийон! — насмешливо отозвался надсмотрщик. — Только не рассказывай, что хочешь обучать грамоте и женщин. — И добавил, не оставляя времени на ответ: — Да этим маленьким негодяйкам небо надо благодарить! Им и так повезло, что есть крыша над головой и обед с ужином!
Позже вызволенная и успокоенная старая родственница, сидя на кухне у Гравийонов, описывала Фантине ужасное помещение, где ей пришлось провести несколько часов: невозможно дышать, грязные кишащие вшами койки, на которых спят по двое и по трое, драки за край драного одеяла или за кусок плесневелого хлеба. Скудная и несъедобная пища — в супе плавают черви — подается за тем же столом, за которым работают.
А в мужском отделении, рассказывала она, еще хуже, надсмотрщики куда более жестокие, бьют всех, даже детей и больных стариков, непрестанно и без всякой причины — просто потому, что им так хочется.
Сидя тогда у матери на коленях, Софи слушала с ужасом. Разве она могла себе представить, что и ей самой когда-то придется сесть за этот стол, дышать этим гнилым воздухом, делить завшивленную кровать со страшными мегерами!
— А уж школу-то забудь, капризная барышня! — сказала ей мадам Анно, ногой отгоняя ее от смертного одра матери. — Вставай-ка и пошли, некогда мне с тобой возиться!
Снегопад прекратился, улицы были покрыты ледяной грязью. Софи шла, опустив голову, смирившись с судьбой. Все ее силы ушли на то, чтобы не попасть к старухе с костями, и она уже не пыталась сопротивляться. Она знала, что она одна-одинешенька в целом свете, ее некому защитить, она в руках чужих людей. Ничто не могло остановить ее падение в бездну — как ничто не останавливало падение других сирот, оставшихся без друзей и средств. Единственная родственница отца, старая крестьянка, та самая, которая потерялась на улицах Монмартра, умерла год назад. Из родни Фантины не осталось никого. Всю ее семью унесла эпидемия холеры за много лет до того, как она вышла замуж за типографского рабочего. Не могла Софи рассчитывать и на поддержку «обезьяны» Пьера Донадье, потому что полгода назад из-за своих симпатий к Республике он был уволен из типографии. Противоправительственные идеи «обезьяны» были так хорошо известны во всех типографиях Парижа, что ему пришлось уехать на поиски работы то ли в Швейцарию, то ли в Англию.
А надеяться на помощь Селин Варанс казалось невозможным — как невозможно было себе представить, чтобы статуя Иисуса Христа в церкви Святого Петра вдруг сошла с алтаря, чтобы обнять девочку, прижать к себе и отнести на небеса. Прекрасная дама, свет и тепло дома на бульваре Капуцинов, маленький раб в разноцветных одеждах, поездка в карете — все это принадлежало другому миру, другой жизни, как те сказки, которые давным-давно школьный учитель читал ей из книги Мадам д’Онуа. Единственное, что сохранялось в ее памяти, был раздраженный голос англичанина, кричавший маленькому привратнику: «Кто эта оборванка? Вышвырни ее немедленно вон!..»
