— Мы живем в мансарде. Это шесть этажей.
— Ну и что? Думаешь, у меня такие слабые ноги?
Смеясь, Туссен сбросил шубу и оставил ее кучеру. Потом взвалил себе на спину мешок с углем, а свободной рукой взялся за ручку корзины.
— А ты неси белье, — приказал он.
Пока они поднимались наверх, жильцы глядели из дверей. Было время ужина и, хотя было холодно, все держали двери на лестничные клетки открытыми для притока воздуха. Дети сновали с этажа на этаж и просили у соседей то дольку чеснока, то щепоть соли. Софи была так возбуждена, что не обратила внимания, как странно все на нее поглядывают. Точнее, она подумала, что, верно, они завидуют припасам, которые она несет, и удивляются ее темнокожему спутнику в необычном одеянии.
Она была так возбуждена, что, поднявшись на пятый этаж, отстегнула от шали платок с деньгами и бегом взлетела по лестнице, крича во все горло:
— Мама, мама! Мне дали шестьдесят франков!
Но, добежав до двери, она смолкла и внезапно остановилась — будто превратилась в каменное изваяние. Не потому, что дверь была закрыта: напротив, обе створки были распахнуты на лестничную клетку — они с матерью никогда так не делали. Она остановилась, потому что в мансарде было множество людей, которые в молчании обступили установленное посреди комнаты ложе. В его изножье горели две свечи.
Мадам Анно, заметив ее, бросилась ей навстречу вне себя от ярости.
— Шестьдесят франков, говоришь! Вовремя явилась, бродяжка! На похороны пригодятся. — Она дала девочке пощечину и выхватила из рук платок, который исчез у нее в кармане. — Где ты пропадала, несчастная, когда твоя мать помирала? Мне пришлось все делать самой. Перетаскивать ее, обряжать, да еще поставить свечей на десять су. А саван, которым я ее накрыла, — моя простыня. И ты мне за нее заплатишь, потому что я не собираюсь больше ею пользоваться.
Софи, потрясенная, открыла рот, не зная, что отвечать на обвинения… и не произнесла ни звука. Шатаясь, она подняла руку и дотронулась до щеки, которая горела от удара.
— Вы слишком суровы к ней, Франсуаза, — вступилась за Софи соседка. — Девочка не могла знать. Обними свою мать, Софи! — И она мягко подтолкнула ее к смертному одру.
Фантина лежала, до подбородка укрытая простыней, и, казалось, спала, но была очень бледна. Мадам Анно не так уж и расстаралась, как уверяла, потому что волосы покойной были в беспорядке. В полной тишине Софи встала рядом с матерью на колени и начала причесывать ее пальцами. Дотронувшись до холодного лба, она зарыдала.
