— Я… — произнес чернокожий мальчик очень серьезно.
— Ты?! — оборвала его возмущенная служанка. — Ты хочешь, чтобы я поверила, что мадам…
— …я, Адель, Софи — ее дети, ее семья. Наша благодетельница еще не готова думать о новой любви. Может быть, когда-нибудь потом, со временем, — невозмутимо закончил Туссен.
— Тьфу, черномазый! Ты меня напугал! — рассердилась служанка. — И не забивай себе голову всякими глупостями — потому только, что мадам подарила тебе вольную. Цвет кожи тебе никто не поменяет.
Иногда на вечерах на бульваре Капуцинов присутствовала и графиня де Мерлен, которая шутя говорила балерине:
— Дорогая, у вас собирается такое блестящее общество! Теперь мне за вами не угнаться.
Гражданин Маркиз усаживал Мерседес рядом с собой на диван, спрашивал о книге воспоминаний, которую она начала писать, а также о том, не хочется ли ей вернуться после стольких лет на Кубу — хотя бы ненадолго.
Однажды вечером кто-то принес известие о смерти старого маркиза Лафайета, который был, как и хозяин дома, свидетелем последних семидесяти лет истории Франции. Гости Селин вспоминали всю его жизнь: как он участвовал в американской войне за независимость — ему тогда было чуть больше двадцати, — как вернулся во Францию, чтобы поддержать короля Людовика XVI, а потом, в годы Террора, бежал в Англию; во времена Реставрации он был одним из самых влиятельных политиков Франции, а после Июльской революции встал на сторону Луи-Филиппа Орлеанского, так как считал, что конституционная монархия для французов «есть лучшая из республик».
Туссен и Софи, хотя и проявляли большой интерес к вопросам, которые обсуждали взрослые, сразу после ужина прощались и уходили спать — ведь на другой день им надлежало присутствовать с ясной головой на уроках крестного, которые отныне проходили на первом этаже дома на бульваре Капуцинов.
Новая эпидемия холеры собрала обильный урожай и в бедных кварталах, и на бульварах, но чудом пощадила всех, кто жил под защитой Гражданина Маркиза.
Адель подрастала и каждый день удивляла взрослых необыкновенным воображением, наблюдательностью и живостью ума. Крестный звал ее маленьким философом. Но самой замечательной ее чертой была склонность фантазировать и наделять жизнью, душой и чувствами обычные предметы. Она разговаривала не только с куклами, с портретом матери в медальоне, который носила на шее, с козочкой Джали, с птицами и садовыми муравьями, но и с кастрюлями на кухне и сапогами Туссена, со ступеньками, газовыми фонарями и с водой Сены.
