Селин в поместье Поммельер была у себя дома. Она бывала там часто еще в детстве, вместе с родителями, и знала каждый уголок, каждое растение, каждый камень, каждое окно и каждую печную трубу.
Софи запомнился вечер, когда после ужина на террасе, под звездами, Гражданин Маркиз сказал:
— Я вызвал нотариуса. Хочу добавить к завещанию один пункт. Ты уже знаешь, что после моей смерти Поммельер будет твоим вместе с небольшим капиталом, который позволит тебе жить без тревог. Но я решил оставить тебе и дом на улице Жакоб. Ты сможешь переехать туда жить или сдавать его, используя эти деньги на учебу Туссена и Софи.
Пока они были в деревне, в Париже состоялись похороны бывшего наполеоновского генерала и студенты-республиканцы, провожавшие его и вдохновленные речью старого маркиза Лафайета, подняли мятеж; народ снова вышел на улицы и стал строить баррикады. Рядом со взрослыми, как потом узнала Софи, баррикады защищали дети и подростки — та самая уличная ребятня, с которой Фантина запрещала ей когда-то играть. Самым бесстрашным, злым, грязным и самым остроумным был сорванец по имени Гаврош, о котором говорили, что он ночует, завернувшись в сетку, чтобы защититься от крыс, внутри полуразрушенного слона на площади Бастилии. Он геройски сражался и был убит выстрелом, совсем как Жан-Жак Гравийон двумя годами раньше. Но на этот раз Гражданин Маркиз не успел даже издалека поаплодировать мужеству студентов и уличной детворы, потому что правительство быстро осадило мятежные кварталы и подавило восставших. Поэта Виктора Гюго, схваченного на улице с книгой, которая была сочтена «опасной», едва не расстреляли на месте. Луи-Филипп продемонстрировал, что под орлеанской шкурой он настоящий Бурбон, и продолжал спокойно восседать на французском престоле. Примерно в те же дни в Вене, при дворе австрийского императора, умер юный принц, единственный сын Наполеона, — дитя, получившее при рождении титул Римского Короля.
Осенью Селин и Гражданин Маркиз, вернувшись в город, открыли свой дом для друзей. Каждый четверг они принимали художников и людей искусства, ученых, писателей, политиков и молодых идеалистов вроде Виктора Шельшера — приверженцев блестящих утопий. Все они в ноябре выразили возмущение и негодование, когда цензура снова запретила представление на сцене последней пьесы Виктора Гюго «Король забавляется». Все поздравляли Шельшера, когда тот опубликовал статью о своем опыте и размышлениях «О рабстве чернокожих и о колониальном законодательстве». За год до этого всеобщее восхищение и горячие дискуссии вызвал роман «Индиана», сочиненный Авророй Дюпен, до той поры подписывавшей свои произведения мужским именем Жюль Санд, а теперь впервые назвавшейся Жорж Санд. В нем шла речь еще об одной форме угнетения — об угнетении женщины мужчиной. Критик журнала «Кабинет для чтения», восторгавшийся романом, назвал его «нашим объявлением войны кодексу Наполеона».
