— Я хотел сказать: вы не моя жена.
Более спокойный, чем Селин, слушатель смог бы уловить в его голосе легкую нотку удовлетворения, даже облегчения от того, что найден удачный повод произнести эти слова.
Молодая женщина, однако, побледнела.
— Что вы сказали?
— Не теряйте спокойствия, душечка. Идемте. Снимите капор.
Он обнял ее за плечи и повел в кабинет. Он вдруг сделался ласковым и как будто печальным.
— Сядьте. Я должен с вами поговорить.
Селин растерянно послушалась. Она привыкла к сценам, крикам и упрекам и научилась не обращать на них внимания. Она знала, что гнев ее Эдуара быстро выкипает. И хотя его считали жестоким и гневливым, ей было известно, что он бывает щедр, честен, нежен, и все это таится, как сладостный плод, под твердой кожурой тяжелого нрава. Она не верила, что он способен на жестокие шутки. Что же значат эти слова: «вы мне не жена»?
— Объяснитесь, — очень тихо проговорила она.
Англичанин взял ее руки в свои, сжал их и с улыбкой посмотрел в глаза.
— Глупенькая! Как вы могли поверить в нелепую историю про тетку, которая не должна знать о нашем браке? Вы, такая умная, образованная женщина… Как вы могли поверить, что этот нотариус был взаправду нотариусом…
— Он не нотариус? — спросила Селин, которой огромным усилием удавалось сохранять спокойствие.
— Он актер из театра Порт-Сен-Мартен. Я хорошо ему заплатил, а он хорошо сыграл свою роль.
— А как же брачный контракт?
— Клочок бумаги.
— Значит, вы мне не муж?
— Нет.
— Кто же вы?
— Ваш любовник, ваш мужчина, ваш благодетель — называйте, как пожелаете.
Селин задумалась. Она смотрела на англичанина, и ей казалось, что перед ней незнакомый человек.
— Почему? — спросила она после недолгого молчания.
— Потому что я любил вас. Потому что хотел получить вас во что бы то ни стало. А вы…
— А я не хотела просто связи, я хотела, чтобы навеки, — сказала Селин бесцветным голосом.
— Но, крошка моя! Вы всерьез считали, что джентльмен может жениться на балерине?
— А Адель?
— Не раздражайте меня этой вашей Аделью, хорошо? Я даже не уверен, что это моя дочь.
Селин откинулась на спинку кресла, вцепившись пальцами в подлокотники. Она тяжело дышала, как будто ее ударили под дых. Потом она глубоко вздохнула и вдруг почувствовала, как из глубины сердца поднимается и наполняет все ее тело и душу спокойное бешенство, ледяная вода, даже ледяное пламя. Она подняла голову, улыбнулась и сказала с вызовом тому, кто когда-то, в незапамятные времена, был «ее сладостным Эдуаром»:
