Потом за ней смотрели тетки, тетя Вера, тетя Нюра, тетя Саша, и наконец взял на содержание дядя Ваня Абрамов, ее последний сын, у которого она умерла в жутких страданиях шестидесяти пяти лет от роду.
Хозяева Брянска Бондаренки совсем чокнулись. Они решили раз и навсегда прикрыть брянскую барахолку и скотный рынок. Софка считала, что в горсовете воняет конским навозом.
У деда Сереги конфисковали любимую савраску. Такой интервенции он не мог перенести и решил умереть всем назло. Жизни без лошади он не мыслил. Он прирос к лошадям. Я не помню его идущим по дороге. Спускаясь с крыльца, он прыгал в седло или повозку, не замочив сапог. Большой мастак ослаблять хряков, быков, жеребцов, он жил нарасхват и припеваючи, и сыт, и пьян, и нос в табаке.
Спустя десять лет я увидел фильм С. М. Эйзенштейна «Стачка». Там крупным планом режиссер показал безымянного пролетария в полувоенном картузе с прищуром густых бровей. Фильм был немой, и пролетарий беззвучно кричал, угрожая кому-то кулаком. Я в нем сразу признал моего деда Сергея Мироныча. Люди такого покроя составляли касту мастеровых, а мой дед был великий скотоврач брянской земли.
Родня шепталась, что на похороны деда едет какой-то человек из Москвы.
— Как же, так я и поверила! — скулила тетка Нюра. — Так он тебе и приедет!
Я никогда не слышал, что у дедушки есть брат в Москве, и вдруг рано утром он появился на удивлен не всей родни. Москвич поселился в гостинице «Десна», и начал обход казенных мест и родни. Мои тетки не спускали с него глаз и знали, что москвич живет в отдельной комнате, по утрам пьет чай в столовой, гладит брюки, чистит ботинки и читает газету. Он всех обошел и одарил гостинцами, но недоверчивая родня с нетерпением ждала подвоха, ведь просто так никто гостинцами не бросается.
— Самостоятельный мужчина, — говорил Булыч, — всех обласкал, всех пожалел, и бедных, и богатых.
— Мягко стелет, да жестко будет спать, — сомневались вдовы пропавших без вести Андрея, Степана и Василия. — Выдал крохи, а утащит горшок с золотом!
Этот горшок с золотом не давал мне покоя.
Мой дед Сергей Мироныч жил на правом берегу Десны, на так называемой «Покровской горе» — центре стрелецкой слободы, ставшей «советским районом» Брянска. Дом предков Воробьевых с большим полуподвалом и деревянным мезонином уплотнили в коммуналку. На кухне дымился не один, а пять примусов. На стене висело пять корыт и пять банных веников. Мезонин занимал тапер Остап Козловой. При немцах он играл в казино, а теперь ждал, когда его позовут поднимать брянскую культуру. Кроме деда и Семенихи, живших раздельно в подвале, чистый этаж занимали две многодетные вдовы дядей Степана и Андрея, пропавших без вести на войне, и тетя Ольга Сергеевна Сафронова, потерявшая мужа на той же войне.
