В Херсоне у меня были разные встречи. Один из эпизодов даже заставил администрацию тюрьмы изрядно напрячься…
1 августа 2018 года было совершено покушение на Екатерину Гандзюк, херсонскую общественную активистку из майданной среды. Она была очень деятельной и, несмотря на свою молодость — всего 33 года, отметилась во многих ипостасях: депутат Херсонского областного совета V созыва и Херсонского городского совета VI созыва, и. о. управляющего делами исполнительного комитета Херсонского городского совета, советник херсонского городского головы, общественная активистка в сфере доступа к публичной информации, координатор Центра политических исследований и аналитики в Херсонской области. Она демонстрировала активную борьбу с коррупцией на посту управделами Херсонской мэрии, постоянно выступала с громкими обвинениями в адрес местных силовиков. При этом по Херсону ходили упорные слухи, что Гандзюк просто выдавливала конкурентов, поскольку сама охотно бралась «решать вопросы». Ко всему у нее были весьма натянутые отношения с бывшими коллегами по майданной среде — многих из них она считала людьми, незаслуженно получившими льготы и награды. Одним словом, такой себе «террариум единомышленников».
Как бы там ни было, то, что произошло с Гандзюк, — жестокое преступление. Её облили серной кислотой — утром, когда он вышла из дома, направляясь на работу. Похоже, хотели напугать, но, видимо, не рассчитали концентрацию. К тому же у Гандзюк было слабое здоровье. Через три месяца после нападения она умерла в Киеве, в ожоговом центре. История оказалась резонансной — активисты Майдана вступились за Гандзюк, потребовали от Порошенко немедленного розыска и наказания виновных. Дело из полицейского следствия передали в СБУ, Порошенко пообещал, генпрокурор сделал несколько громких политических заявлений — завертелось, закрутилось…
Где-то в октябре в Херсонское СИЗО завезли человека, которого считали причастным к организации этого громкого преступления. Его звали Сергей Торбин. Ситуация с ним сложилась почти анекдотическая. Торбин — бывший оперативник Херсонского управления полиции и, по идее, должен был сидеть в той же камере, что и я. Камера «бээс» в тюрьме всего одна. Но поскольку он в своё время записался в «Правый сектор» — организацию, запрещённую в России, и воевал в Донбассе в батальоне «правосеков» с первых дней так называемой антитеррористической операции (АТО), администрация СИЗО постаралась нас развести. Его отправили «на карантин», подселив к нему двух моих сокамерников — создали видимость, что наша камера переполнена, хотя там всегда были свободные места. Боялись, что мы с ним, будучи людьми полярных политических взглядов — «правосек», воевавший в Донбассе, и «российский пропагандист», «пособник оккупантов», как меня подавали, — сразу же вцепимся друг другу в горло. Около месяца мы содержались отдельно друг от друга, пересекаясь только на прогулках.
