— Может… может, чаю попьем?
На загорелом Пашином лице сначала медленно поползла вверх левая бровь, и только потом в недоверчивой улыбке растянулись губы:
— Чаю говоришь?
27. Павел.
— Чаю говоришь?
Не ожидал! Даже предположить не мог, что она предложит! Ну, ведь старо, как мир — пригласить на чай в первом часу ночи! Не дурак, намек понял. И фиг с ними, с презервативами, оставленными в моей спальне у родителей в доме (если мама полезет в тумбочку, а она обязательно полезет, то сильно удивится, что ее взрослый сын, как мальчишка рассовал по ящиками резинки!)! И мне безразлично даже, что буквально с каждой стены осуждающе смотрит на меня ее муж. Да пофиг на все! Эмма просто не могла, не имела никакого права не понять тайный смысл того, что только что сама мне предложила!
— Ч-чаю… В смысле, вода… З-заварка… С-сахар… Хотя, я понимаю, что уже поздно, — тут же пошла напопятную Эмма. — И тебе еще до дома ехать…
Ну, чего-то подобного я и ожидал. Только Логвинов-младший, каменеющий в штанах, надеялся на другой ответ, и не принял отказа. И я не мог удержаться, чтобы не шагнуть в сторону Эммы, замечая, что она пятится от меня назад, но не имея сейчас сил, чтобы остановиться. И был почти рад узкому проходу в прихожей и непосредственно стене, в которую Эмма неожиданно для себя, судя по удивленному лицу, уперлась спиной.
— Я не хочу чаю. Я хочу кое-что другое. Совершенно другое. И, может, хватит уже притворяться невинной девочкой…. которая не понимает, что нужно мужику? — последние слова выдохнул, вжав ее в стену своим телом.
— Дети… — пискнула она, ладонями, уперевшимися в мою грудь, отталкивая изо всех сил.
— Спят, — ответил я.
— Я не могу, — она стремительно краснела под моим взглядом.
— Можешь.
— Я не хочу.
— Уверена? — спросил, обхватывая мочку ушка губами и чувствуя ее невольную дрожь. — Хочешь…
И я хочу. Очень хочу. Так хочу, что готов взять Эмму прямо здесь, прижав к стене… Просто трогал губами нежную кожу за маленьким аккуратным ушком и чувствовал с удивлением, как легко сбивается мое дыхание, как, ставшее вдруг непослушным, тело все крепче вжимается в неё — сладко пахнущую, мягкую…
Да что это за наваждение-то такое! Который день, как привязанный, хожу за Эммой! И сейчас… Приказывал себе мысленно ехать домой, но оторваться от нее не мог. А где-то в глубине души, словно я — не взрослый мужик, а неуверенный в своих силах и способностях, зеленый пацан, зрела обида на женщину, замеревшую сейчас в моих объятиях. Я ведь стараюсь — помогаю ей, развлекаю ее, детей… А она! Отталкивает, словно я неприятен, словно ничего общего иметь со мной не желает!
