Более общее, широкое и принципиальное освещение вопроса о значении, содержании и смысле христианского аскетизма проф. Тареев предлагает в своем исследовании «Дух и плоть». [1215] Вопрос об аскетизме, в связи с вопросом о «духе и плоти», проф. Тареев стремится рассмотреть «исключительно с евангельской точки зрения, исключительно по существу отношение духа и плоти». [1216] В этом отношении он находит, что «нет основания считать аскетическую проблему исчерпывающей евангельскую проблему». [1217] Мы выразили бы эту мысль таким образом, что аскетический момент не является в христианстве началом не только всеобъемлющим, но даже и главным, основным, первоначальным. Нет, — этот момент, как мы увидим, — только второстепенный, вспомогательный, всецело и вполне, во всех своих принадлежностях и подробностях, — подчиненный, зависимый. Его содержание, объем, смысл и значение определяются абсолютным и универсальным началом христианской любви. «Христианство в том и только в том, что над плотью, — только в духовной абсолютной любви, только в абсолютном устремлении духа к божественному совершенству». [1218] Не совсем точно, но в общем верную мысль выражают и след. слова профессора: «черта, отделяющая евангельский абсолютизм от одностороннего аскетизма не так груба, как принято думать (здесь разумеются ближайшим образом Розанов и Мережковский); правда — не в антитезе аскетизма, не в признании его ложным, а в признании его символом, скрывающим в себе евангельскую истину». [1219] В другом месте профессор говорит, что «аскетическая добродетель» не есть «духовное благо», а лишь «форма», которая является по «естественной», а не по «идеальной необходимости». [1220] Те, «для которых духовная жизнь не есть действительное благо, но идеал и долг, — усваивают то, что есть, первоначально лишь результат духовной жизни, внешнее доброе дело — аскетическую добродетель, которая является для них внешней заповедью». [1221] Точнее и правильнее было бы признавать аскетизм методическим средством для достижения христианского богоподобного совершенства не только духа, но и тела (по его терминологии «плоти») и внешней природы. Присутствие греховности, испорченности, извращенности в природе (всей вообще наличной действительности) автором не оттеняется; «естественное», т. е. наблюдаемое и переживаемое в наличной действительности, признается без всяких ограничений и оговорок, вместе с тем и нормальным, — хотя и не совершенным, инертным, но не противоборствующим началу христианского возрождения и освящения. То, конечно, справедливо, что «христианское отношение к природе и плоти начинается лишь с того момента, с которого природное отношение становится отношением к человеку, к лицу»,
