Ему было не с кем поговорить. Те, кто там не был, не поймут; те, кто там был, просто хотели об этом забыть.
Бельзен показал ему, что жизнь приносит мало, но плохие новости: бедствия, болезни, расстройства, страдания, позор, развод и, конечно же, смерть, неизбежные и неизбежные, потому что даже если ничего не пойдет не так, человек все равно умрет.
То, что Герберт уже имел внутри себя, Бельзен усугубил, а затем Маклин и де Вер Грин пошли еще дальше, так что он с трудом мог сказать, где начинается причина и заканчивается действие или наоборот.
В Бельзене, Ханна, вы сказали, что вас больше нет.
Этого Герберт опасался больше всего: отсутствия на работе, от других людей, даже от самого себя. В таких обстоятельствах ничего не имело бы значения, ни юмор, ни любовь, ни грусть, ни гнев, не говоря уже о боли. И, конечно, не могло быть ничего хуже, чем чувствовать себя настолько одиноким, что даже слезы не выходили.
«Ну, - сказала Ханна, - никто не говорит, что жизнь - это чаша с вишнями».
Нет, согласился Герберт; они не.
«Вы играете на пианино?» она спросила.
"Маленький."
"Вы когда-нибудь слышали" Life’s a Bowl of Cherries "за пять кварталов?"
"Сейчас четыре четверти времени, не так ли?"
Ханна сделала безупречный акцент кокни. «Жизнь / миска / гребаная / вишня», - спела она, и Герберт невольно рассмеялся.
Из-за пения Ханны вспыхнул всплеск болтовни, что, как он понял, было призывом к игре на пианино. Она возразила, сначала из-за беспокойства за Герберта, а затем с насмешливой половинчатостью после того, как он заверил ее, что с ним все в порядке, и что он монополизировал ее достаточно для одного вечера.
Когда она встала, все обрадовались и расчистили путь к роялю в углу, которого он даже не заметил. Обычно ему требовалось самое большее пару секунд, чтобы закрепить в голове планировку и мебель комнаты. «Должно быть, ускользает», - подумал Герберт.
Он никогда не слышал мелодий, которые играла Ханна - должно быть, это были венгерские народные песни, судя по энтузиазму, с которым начали петь другие, - но это не имело значения. Ее игра была изысканной. Она могла бы быть концертной пианисткой, если бы ей хотелось.
Водолаз, повар, музыкант; Герберт подумал, что она не может сделать что-нибудь.
Он взглянул на свои наручные часы впервые с тех пор, как прибыл на Фрит-стрит, и был поражен, обнаружив, что на них прошла полночь.
Теперь, когда чары между ним и Ханной были разрушены, Герберт почувствовал себя слегка раздробленным. Он никогда не выставлял себя так много.
