«Если вы собираетесь насадить меня на такую кроличью еду, вы можете хотя бы дать мне отдельную комнату». Как и все хулиганы, подумал Герберт, Мэри толкалась вперед, когда движение было слабым, и отступала, когда столкнулась с серьезным сопротивлением.
Анджела повернулась к Герберту. «Все они так говорят, когда приезжают. Дайте ей день или два, и она подружится со всеми здесь.
"Мусор!" крикнула Мэри.
«Сорок восемь часов до того, как ты будешь играть в бридж, или моя старая мама - голландец».
"Никогда!"
Герберт увидел удовольствие от этой схватки на их лицах и на мгновение почувствовал постыдную зависть. Эта медсестра знала Мэри менее тридцати шести часов, и они уже установили шутливые, небрежные отношения, которым он никогда не мог надеяться подражать.
Узы между матерью и сыном - между этой матерью и этим сыном, во всяком случае - были слишком запутанными и переплетенными, чтобы Герберт когда-либо чувствовал себя по-настоящему комфортно. Их было только двое; его отец умер в Passchendaele до его рождения, и у него не было братьев и сестер. Итак, они кружились в бесконечном па-де-де, находясь между ответственностью и вниманием друг к другу.
Только когда Герберт покинул больницу, он осознал: его мать, как всегда, озабоченная собой в ущерб всем остальным, забыла о его дне рождения.
Видя свою мать, Герберт часто задыхался и нуждался в воздухе, даже если воздух к этому времени стал заметно буйным, поэтому он прошел по Лондонскому мосту и подумал, что туман хорош по крайней мере для одного; он скрывал некоторые из самых непривлекательных пейзажей Лондона.
Спустя семь лет после войны обширные районы города все еще были не более чем руинами; сломанные стены скатывались в воронки от бомб, открытые комнаты удивленно моргали, а затемненные промежутки между зданиями представляли собой множество входов в ад. Разрушенные области превратились в клочки джунглей; потрескавшиеся дома тяжело опирались на провисшие деревянные контрфорсы.
Лица, вырисовывающиеся из мрака, были пожелтевшими за годы лишений. Для большинства мясо и два овоща означали бежевую баранину и две формы пережаренного картофеля. Неудивительно, что он чувствовал себя подавленным; весь город, должно быть, почувствовал себя подавленным.
Герберт прибыл к статуе Питера Пэна на двадцать минут раньше. Он хотел быть там с полчаса до запаса, но туман заставлял его идти медленно, опасаясь, что он столкнется с чем-то или кем-то, кого не видел, пока не стало слишком поздно, и однажды он свернул не в ту сторону. и пришлось вернуться по его следам.
