— Вон Василек идет, встречай, — сказала она Марийке.
В калитку и вправду входил Василек, издали улыбаясь Марийке. Она медленно пошла к нему, прижалась, будто ища защиты. И там они встретили дядьку Конона, за которым, как овца за хозяином, шла его неприметная жена. Дядька Конон вытягивал куриную шею, что-то выискивал глазами за тыном, в саду, норовил проскользнуть туда сквозь строй встретивших его мужчин, и когда все направились к столу, на котором уже появилась кое-какая снедь, остолбенело встал перед приемником, о котором ему, конечно, доложили его юные разведчицы.
— О! Точнисенько такой у кума, в Киеве… Сам чув, как службу правили. — Он так и замер с вытянутым к приемнику перстом.
Мужчины беззлобно рассмеялись. Яков Иванович поморщился, подошел к приемнику, стоящему на табуретке, — антенна была закинута на яблоню, — включил, полилась музыка. Дядька Конон вздохнул сокрушенно:
— Э, нет… У кума службу правили. О!
Яков Иванович мотнул головой, будто муху отогнал, но стерпел, промолчал.
— Садитесь, дорогие гости! — уже приглашала тетка Дуня, в последний раз придирчиво оглядывая стол. — Артем, неси ж свои сулеяки.
Все расселись. Яков Иванович сидел рядом с Меланьей — он ведь с ней спивать будет, остальные расположились по парам. Марийка стала протискиваться между матерью и отцом. Те потеснились, и она, возбужденная, сложила ручки на столе.
И началась добрая трапеза.
Нарастал за столом одобрительный гул по мере того, как отведывала компания сахарных на разломе помидоров, рубчато проступающих салом домашних колбасок, на чесночке да на перчике, принесенных теткой Мелашкой… Пробовали самолично изловленных дядькой Иваном, а теткой Ганной зажаренных в сметане карасиков, сладко покряхтывали от Дуниного «кваску» — истомленной в соусе картошки с курицей, от ее же яишни, запеченной в макитре, от ее же цыплят, опять-таки жаренных в сметане, от ее же, в ликование приведшего Якова Ивановича, холодного, только из погреба, кисляка, — он нераспадающимися белыми маслянистыми глыбами стоял в тарелках, откинутый из глечиков… И все это — под знаменитые Дунины малосольные огурчики, повитые укропом в сееве рубленого чеснока, под свежесоленые грибки-рыжики да под щедро подливаемые дядькой Артемом сливяночку и вишняк! Подан был и его мед в нарезанных полосами сотах, а к меду — и печеные яблоки, и топленое, с толстой золотой корочкой, молоко в глечиках, и яблочный пирог — струдель…
Тетка Дуня не успевала кланяться на отпускаемые ей похвалы, ее лицо было одухотворенно утомлено: не зря три дня с ног валилась, а то ведь гость немного гостит, да много видит. И что ж! У нее не хуже, чем у людей, такого и Кононову куму, поди, не снилось в Киеве, в хваленом дому.
