С этим и заснула.
Марийка то и дело выскакивала из хаты — как бы не пропустить, когда дядька Артем привезет гостей со станции. Забежит в хату, тетя Дуня вскинется:
— Едут?
Марийка разочарованно дергает плечиками. В мелко заплетенных, торчащих сзади косичках — два банта по случаю праздника, и Марийка похожа на ушастого зверька — тушканчика.
— Бежи, следи. Ой, мати-богородица! — и девочка снова вылетает за калитку.
Набирающее зной воскресное утро тихо наполнило улицу. Наискось от хаты тетки Дуни, под высокими, кряжисто раскидистыми, замершими в безветрии, в мягком блеклом мареве осокорями затененно молчат побеленные каменные стены школы — когда-то панского дома дальше идут давно не беленые кирпичные столбы с кованой, поржавевшей, щербатой от недостающих зубьев решеткой — огорожа церкви, давно превращенной в зерносклад; высокая, обсиженная галками колокольня, узкие зарешеченные оконца знойно проступают сквозь ветви осокорей. Церковная ограда уходит в перспективу деревьев и хат, и все это давно знакомо Марийке, ее глаза выцеливают дальнюю узкую горловину улицы, где и должна замаячить повозка дяди Артема. Лошадь он попросил у председателя колхоза, и тот дал: случай особый… Да и к Артему Соколюку, работающему в МТС, у председателя постоянная нужда по кузнечному делу: то тяпки отбить, то коня подковать — Соколюк никогда не откажет, как же отказать Соколюку… Ранним утром, загодя, поехал Артем на станцию. Мало ли что: лучше обождать, чем опоздать. Это, наверное, и смешало расчеты Марийки, по которым он давно должен был привезти гостей.
Наконец она увидела то, что ждала, напряженная до предела.
— Едут! — крикнула тете Дуне и помчалась навстречу повозке, мелькая загорелыми голяшками.
Она издали увидела: рядом с лошадью идут трое — отец с дядей Яшей и… в третьем она узнала Василька! «И Василек приехал, вот здорово!» — мимолетно вспыхнуло в ней, но она тут же забыла про Василька, взглянула в улыбающееся, близкое каждой черточкой лицо отца, ее ожгла эта ничего не подозревающая, незащищенная улыбка, и впервые в жизни она обманула отца, не выдав того, что таила в себе. В ту же секунду Марийка была уже во власти какой-то мощной волны, бросившей ее в крепкие отцовские руки, отец поднял ее, и она, уже свободная от своей вины перед ним, прижалась к его щекам, слыша рядом снисходительный, добрый смешок дяди Яши. И уж такая — очистившаяся и от этого безмерно счастливая, она услышала голос матери и подхватилась на этот голос, вскочила в повозку, окунулась во что-то теплое, голубое, в котором на мгновение различила окропленные слезами родные глаза, и ее заволокло давним, детским запахом — запахом мамы.
