— Как ты?
— Живой, — непослушным языком ответил он.
— Ну, слава богу.
— Лучше бы подох.
— А что так?
— Там хоть знал за что. А здесь…
— Да, брат, война. Она так вывернет, так перекрутит, что и не знаешь, куда деваться. Выходит, из окруженцев?
— Из них. Шел к своим, а они… хуже врага.
— Всяко бывает, — неопределенно ответил усач и перебрался ближе.
На вид ему было все шестьдесят.
«Да, хреновы наши дела, если таких на фронт посылают», — с горечью подумал Петр и спросил:
— Давно в окопах?
— Как шахта под немца ушла, почитай второй месяц.
— И сколько тебе годов?
— На нонешний должно стукнуть пятьдесят два… Если доживу.
— А что, моложе не нашлось?
— Моложе, старше… А хто нашего брата спрашивает? Вон Гитлер як прет, под Москвой уже стоит.
— Да-a? Кто бы мог подумать.
— Вот так и думали, что пол-России просрали! А народу сколько угробили — страх божий!
— Как же так? Пора уж научиться воевать, — сокрушался Петр.
— Эт ты меня спрашиваешь? А мне откель знать. С командиров надобно спросить. Пацанов понаставили! А они што в военном деле понимают — ниче! У них только одно: вперед да вперед. На танки и пулеметы с трехлинейками и лопатками кидают, думают в нашей кровушке фрица утопить.
— Выходит, с командиром характерами не сошлись? — догадался Петр о причине того, почему бывший шахтер оказался с ним в одном сарае.
— А што мне с ним сходиться? Его дело — командовать, а наше — выполнять. Но когда барана на убой гонят, то и тот начинает брыкаться. Дурачок, почти весь взвод положил.
— Застрелил?
— Я што, душегуб какой-то? Не, мне лишний грех на душу не надобен. По морде смазал. А рука у меня тяжелая, считай, двадцать годков в забое шуровал.
— Убил?
— Не, морду на сторону своротил.
— И что теперь?
— А ничего, у них разговор короткий — под трибунал.
— Может, не все потеряно, разберутся.
— Гляди… С тобой больно разбирались, — с горькой иронией произнес бывший шахтер и полюбопытствовал: — За што хоть страдаешь?
Петр замялся. В это время из дальнего угла донесся шорох. Копна соломы рассыпалась, и из нее показалась тщедушная фигура. Если бы ни форма, то бойца можно было принять за мальчишку, на его правой руке болталась замызганная повязка, а под глазами расплывались темные круги.
— Ты кто? — спросил Петр.
Боец промолчал, за него ответил бывший шахтер:
— Дурачок.
— В смысле?
— Самострельщик.
— Кто-кто? — не сразу понял Петр.
— Фрица увидал, в штаны наложил и пальнул себе в руку. Што с них возьмешь? Молоко на губах не обсохло — и тех под пули.
