— Я в бою. Я не виноват, — лепетал в свое оправдание боец.
— Да мне какая разница. Я не особист. Жалко таких. Пожить не успели, а их, если не фриц, так наши шлепнут. Будь трижды проклята война! Всех вывернула наизнанку, — в сердцах произнес бывший шахтер.
Послышались всхлипы. Мальчишка-боец заплакал навзрыд. Жалость к нему охватила Петра, но он не смог найти слов утешения и замкнулся в себе. Бывший шахтер тоже смолк и возвратился на место. В наступившей тишине были слышны только унылый вой ветра в щелях чердака и мерные шаги часового.
Шло время. Об арестованных будто забыли. Короткий зимний день подошел к концу. В сарае сгустились сумерки. Вместе с ними все сильнее давали о себе знать холод, тысячами иголок терзавший измочаленное тело, и голод, мучительными спазмами отзывавшийся в пустом желудке. Спасаясь от них, Петр зарылся в сено и принялся жевать засохшие стебли.
Грохот засова на двери заставил его встрепенуться. Отбросив в сторону сено, он выглянул. В дверном проеме в блеклом лунном свете прорезался силуэт часового, и сердце Петра екнуло.
— Шпионы, самострельщики и прочая шваль, встать! — рявкнул часовой.
Арестованные поднялись и, переминаясь с ноги на ногу, ждали, что последует дальше.
— Што как не живые? Всем на середку! — надрывался часовой.
Петр первым шагнул вперед, рядом пристроился бывший шахтер, а за ним — раненый боец. Они не решались поднять глаза и посмотреть за спину часового. За ним маячили двое.
«Вот, Петя, ты и отвоевался. Как все глупо», — пронзила его леденящая душу догадка.
Об этом, вероятно, подумали и другие арестованные. У мальчишки-бойца окончательно сдали нервы, он рухнул на пол и взмолился:
— Дяденьки, пожалейте! Я не виноват. Я…
— Заткнись! Пулю на тебя, сопляка, жалко! — рявкнул на него часовой и позвал: — Раздатчик, заноси гадам баланду!
«Баланду?.. Значит, еще не конец», — встрепенулся Петр.
Он не слышал, что там бубнил часовой, как звякнули миски и ложки, брошенные на землю, непослушными руками взял кусок зачерствевшего ржаного хлеба и принялся торопливо глотать баланду. Она напоминала то ли жидкую кашу, то ли густой суп, но ему было не до того — голод заставил забыть обо всем. Последним кусочком хлебной корки он собрал остатки варева со дна миски и положил его под язык, чтобы хоть на время обмануть сосущую боль в желудке. Бывший шахтер и мальчишка-боец не спешили и медленно цедили баланду. Раздатчику надоело ждать.
— Все, дармоеды, хорош жрать! — прикрикнул он.
