Перефразируя афоризм Ларошфуко, Франкл писал:
Как слабый огонь при сильном ветре гаснет, а сильный лишь разгорается, так и слабая вера в катастрофах слабеет, а сильная выходит из них закаленной.
Вера Франкла и многих других людей, разделивших его судьбу, несомненно, была достаточно сильной, чтобы «не дать умереть Богу после Освенцима».
И все же – что делать с вечным вопросом, который в той или иной форме возникает у нас, вопросом, над которым бился еще библейский Иов: как добрый Бог допускает в этом мире существование страдания и зла? Тот же Иов должен был в конце концов признать, что такой вопрос недопустим в силу своего антропоморфизма.
Он проецирует человеческую логику на уровень, лежащий по ту сторону человеческой логики, что, естественно, ведет к ошибочным интерпретациям. В качестве сравнения можно привести муравья, ползущего по монитору компьютера и задающего себе вопрос: зачем человек изготовил для него такую скользкую поверхность, с которой того и гляди сорвешься?
Единственное приличествующее человеку отношение к проблематике теодицеи – это отношение Иова, склонившегося перед тайной, и вдобавок отношение Сократа, который хотя и признавался в знании, но лишь в знании того, что ничего не знает.
Страдание человека невозможно объяснить с помощью теологических рассуждений, и тот, кто, не считаясь с этим, все же пытается дать ему истолкование, неизбежно терпит поражение.
Современные науки все настойчивее утверждают, что мы не способны правильно воспринимать даже непосредственно окружающую нас действительность – например, мы видим цвета предметов, а на самом деле это световое излучение, отражающееся от их поверхности. Что уж говорить о смысле, который транссубъективен – его нельзя просто выдумать или нафантазировать себе, поэтому любые человеческие дискуссии на эту тему бесполезны. Мы не способны – если только мы вполне искренни – увидеть смысл в боли и страдании. Этим все сказано! Но отсюда еще не следует, что смысла не существует. Значит, если страданию присущ невидимый смысл, то он проистекает из сверхчеловеческого измерения.
Страдание делает человека ясновидящим, а мир – прозрачным. Бытие становится проницаемым и переходит в метафизическое измерение… Только на уровне высшего мира человеческое страдание обретает окончательный смысл.
Смысл нужно искать в том, чтобы правильно подойти к ситуации, вызывающей страдание, и суметь встать в мужественную позицию. Все духовное живет по своим законам
