– Чего ты хочешь?
– Ты куришь, Ульф? Звучит как будто…
– Нет, черт тебя дери, я не курю. Ты знаешь, что…
– Ладно-ладно, я тебе верю.
Я знаю, что он держится. Слышу по беспокойству в его голосе. Но все же спрашиваю. Чтобы напомнить ему, что он не курит, и таким образом дать понять, что мне по-прежнему не хватает таблеток.
– Что делаешь?
– Лежу в кровати и думаю об исследовании для книги Миллы, – говорю я. – О том, стоит ли продолжать.
– Ты хочешь домой?
– Нет, но есть пара вещей…
– Мы не будем менять схему твоего лечения, – недовольно отвечает Ульф.
– Почему нет?
– Приезжай домой, и я с удовольствием расскажу тебе об этом по пути на фабрику по изготовлению свечей.
– Знаешь что? Хуже всего, что я даже не верю в существование какой-то свечной фабрики под патронажем НАВ. Ты просто используешь это назло мне, чтобы наказать за то, что больше не куришь…
– Приезжай домой, и посмотрим, – ершится Ульф. – Ты долго искал дно, Торкильд, и там ты найдешь его. На самой глубине бочек со стеорином, субсидированных НАВ, на болоте Ауглендсмюро.
– А что, если со мной что-то случится? Что, если я, например, попаду в аварию и умру…
– Умрешь? – голос Ульфа приобретает совсем другую интонацию. Более настороженную. – Что ты хочешь сказать?
– Люди же попадают в аварии, умирают.
– Люди умирают, да. Некоторые даже сами пытаются ускорить процесс. Что вообще тебя интересует?
– Если что-то когда-то случится со мной, мне просто интересно, что станет с моим телом? Где меня похоронят?
Этот разговор полностью вышел из-под контроля, и я изо всех сил стараюсь вернуть его в правильное русло.
– Ты спрашиваешь, где тебя похоронят, когда ты умрешь, Торкильд?
– Да.
– Зачем?
– Это никак не связано с тем, что ты думаешь. У меня все хорошо. Но работа у Миллы, пропадающие люди навели меня на такие мысли.
– Мысли о том, где тебя похоронят?
– Есть какое-то специальное кладбище, или оно привязано к округу, в котором я живу, ну, все такое.
– А ты где хочешь, чтобы тебя похоронили?
– Не знаю, в том-то и дело. Я не считаю какое бы то ни было место своим домом, и…
– Как насчет Танангера?
– Нет, Ульф. Речь не идет о Фрей.
– Речь всегда о Фрей, – парирует Ульф.
– Нет, нет, это…
– Ладно. Что, если я тебя кремирую, а урну с тобой, Аске[16], то есть, конечно, с твоим прахом, поставлю на каминную полку у себя дома как напоминание о моем самом крупном терапевтическом поражении, о пятне позора, в знак почтения памяти пациента, которому ничем нельзя было помочь, до которого, мать твою, невозможно достучаться, как до любого благоразумного человека.
