– Какой предмет? – спрашиваю я, не покидая своего места у двери.
– Математика, – отвечает он, не сдвинувшись.
– О, – говорю я, озираясь. – Почему у тебя нет никаких плакатов на стенах? Рок-группы, девушки в бикини, математические формулы и другие веселые штуки?
Он едва улыбается.
– Нам не разрешают.
– Ну, моя спальня была увешана плакатами звездных певиц с мощными… – я делаю театральную паузу… – голосами. Саманта Фокс, Сабрина, Сандра, мне кажется, у большинства имя начиналось на «с».
И снова эта косая улыбка, всего на мгновение, и вновь исчезает.
– Когда-нибудь слышал, как они поют?
– Нет.
– Ну что же, жаль. Я только хочу сказать… мощней голосов еще поискать надо.
На этот раз он не смог сдержать улыбку, и она расцвела пышным цветом.
– Я знаю, кто они такие, – говорит он и качает головой. – Отец мне рассказывал о них.
– А фотографии-то видел?
– Нет, – отвечает он не очень убедительно.
– Божий дар, – говорю я. – Ну, в смысле, голоса, – смеюсь я, когда наши взгляды встречаются.
Он отворачивается обратно к учебнику математики, но я вижу, что улыбка по-прежнему на месте.
– Вы полицейский?
– Был раньше.
– Был?
– Меня уволили.
И снова мы смотрим друг на друга. На этот раз контакт чуть дольше.
– Почему?
– Я угробил женщину в аварии, был за рулем под приходом гамма-гидроксибутирата.
– Вы сидели в тюрьме?
– Три года шесть месяцев.
– Каково было… в тюрьме? – Андре наконец забывает про свой учебник и садится, повернувшись ко мне.
– Скучно. Каждый день одно и то же.
– Звучит как и то, что здесь, – замечает он и щелкает пальцем по ластику на обратной стороне карандаша.
– Ну, – я прислоняюсь спиной к двери. – В молодости все скучно.
– Что случилось с вашим лицом? – он указывает карандашом на шрам от глаза ко рту.
– Из-за той аварии.
– Было больно?
– Я не помню, – говорю я, подхожу к его кровати и сажусь на край.
– Кем она была? – спрашивает Андре, провожая меня взглядом и смотря мне прямо в глаза. – Та женщина, которую вы убили?
– Я ее любил.
– Вы по ней скучаете?
– Каждую секунду.
Андре сидит, наклонившись вперед, поставив локти на колени, перебирая карандаш между пальцами. Его комната наводит меня на мысли о другой комнате. Моей, в Особом отделе по делам полицейских в Бергене. В таком пространстве, как это, можно действительно услышать собственные мысли, все сжимается до нас двоих, до разговора как единственной движущей силы, все остальное выкипает, стирается с поверхности воды вокруг нас. Вдруг мне приходит в голову, как сильно я скучаю по той комнате, по той части самого себя.
